Девушка наша не думала о деньгах, как жена хоккейного судьи. Она их с радостью взяла и тут же потратила. Купила себе одежды, в которых ходили венские девушки. Чтобы поскорее превратиться в местную жительницу. Она смело заходила в маленькие магазинчики, и сразу же, звоночек на дверях еще дребезжал, оповещая о приходе клиента, она объявляла, что не говорит по-немецки. Иначе на вас сразу накидывались и после «гуттентаг» тараторили и улыбались. И получалось, что надо сразу говорить, что тебе угодно, либо уматываться. А девушке хотелось посмотреть, пощупать и померить. Она была такой покупательницей, которые все сами хотят найти. Но главное же, конечно, на бирку с ценой взглянуть. Но, в конце концов, она купила, не из-за подходящей цены, а потому что очень уж понравилось, платье. И все в магазине, конечно, тоже тараторили одобряющие какие-то фразы. Хотя они бы их тараторили в любом случае, им продать надо. И после платья девушка купила туфли и сумку. Все в одном тоне. Кремлевской кирпичной стены. Правда, кушак на платье был ярче, вроде мокрого кирпича, ну, бросили на советской стройке, как всегда.
Семья хоккейного судьи так и дружила с семьей кларнетиста. Хотя наверняка в Ленинграде такой дружбы не могло образоваться. Они бы просто никогда не встретились там. Хоккейный дружил со спортивными, а кларнетист, разумеется, с музыкантами. Что может быть полярней? А здесь они оба принадлежали к профессиям, не производящим осязаемых, ощутимых благ, которые можно было бы поставить на полочку. И здесь это было куда более явно и значимо, потому что такие работы очень хорошо оплачивались, но и было их лимитированное количество. Там за производство эмоций — хоккейных, например «Шайбу! Шайбу! Судью на мыло! Уррра!», или музыкальных, «Браво! Бис! Дирижера!», — вам платили гарантированную зарплату. Как и за то, что вы производили вещь, которую можно поставить на полочку. Никакой разницы не было там! Вы там были прикреплены к органу — спортивному или филармоническому, — и орган вам платил ежемесячно. А здесь за эмоции, вами производимые, должны были платить сами зрители, надо было их собрать каким-то образом. Либо доказать частному клубу, что именно вы, и только вы, нужны этому клубу. Надо было иметь какого-то импресарио и агента. А сами судья и кларнетист были поставлены в странное положение. Этот новый мир они воспринимали и любили — потому что они, конечно же, уже любили, еще как! — только за видимые вещи, которые на полочках. Или которые можно съесть, или хотя бы на себя надеть. И это вызывало у них эмоциональный подъем. А блага, действительно эмоциональные и интеллектуальные, они не могли еще оценить. Не знали они ни здешней литературы, ни концертных залов, даже в кинофильмах не могли разобраться. Поэтому они первым делом решили пойти на порнофильм. В нем не обязательно понимать слова.
Одинокая девушка, одевшись во все новое, пришла в комнату судьи продемонстрировать. И мужчины, кларнетист тоже там был, они, как и подобает, говорили, что «напрасно, пустая трата денег», а женщины, особенно Люда, просто кричали: «Да что же ей не купить было?! Когда же и носить, если не в молодости? Курицу, что ли, ей купить надо было, с толстыми тетками на кухне стоять варить?» Потом мужчины вышли, девушка подняла платье и показала колготки. Повосторгавшись не столько колготками, сколько ногами, женщины оставили одинокой девушке своих детей, а сами побежали за мужьями. Буквально побежали — фильм начинался через пятнадцать минут.
Одинокая девушка, может, и сама бы пошла на фильм, но вообще-то, принадлежа к иному поколению, она вполне могла представить себе, что это такое. Потому что сама участвовала в оргиях в Ленинграде. Хотя, конечно, это слишком громко сказано. Но с другой стороны, разве это не оргия, когда все напились и накурились и завалились, с той только разницей, что в русской оргии наутро все пили пиво и могли снова воодушевиться на продолжение.
Сын судьи воспитывался, видимо, на фразе из песни «Трус не играет в хоккей», поэтому он был таким резким и хулиганистым мальчуганом. Ну, а дочка кларнетиста наоборот — папа, видимо, исполнял по воскресеньям Чайковского, и маленькая Мариночка танцевала танец маленьких лебедей. И с ними одинокая девушка отправилась в парк, недалеко от шикарного белого отеля. Ей, конечно, хотелось показать себя во всем новом, и она уверенно думала, что получит большее удовольствие от демонстрации себя, может, даже чему-то научится, нежели от глядения на экран.