Глубокий гудящий в пустоте звук внезапно поразил мой слух – один! два! три! Я насчитал двенадцать ударов. Это был церковный колокол, отбивающий положенное время. Мои приятные мечты рассеялись, я снова столкнулся с жестокой действительностью своего положения. Двенадцать часов! Полдень или полночь? Я не мог знать этого. Я начал вычислять. Было раннее утро, когда я встретил больного мальчика, немногим больше восьми, когда впервые увидел монаха и просил его о помощи для бедного маленького продавца фруктов, который в конце концов погиб в своих одиноких страданиях. Теперь, если предположить, что моя болезнь продлилась несколько часов, то я, возможно, впал в кому – умер, как думали окружающие, – где-нибудь к полудню. Тогда бы они, конечно, похоронили меня как можно скорее, во всяком случае до захода солнца. Обдумывая эти пункты один за другим, я пришел к выводу, что колокол, который я только что слышал, должно быть, отбил полночь – первую полночь после моих похорон. Я вздрогнул, какой-то нервный страх овладел мной. Я всегда был храбрым малым, но в то же время, несмотря на мое образование, несколько суеверным, а какой неаполитанец не суеверен? Эта черта – в нашей южной крови. И было нечто невыразимо пугающее в звуке полуночного колокола, звучащего в ушах человека, который живым заперт в склепе с разлагающимися телами его предков на расстоянии вытянутой руки! Я попытался овладеть своими чувствами, призывая всю силу духа, чтобы отыскать наилучший способ спасения. В итоге я решил на ощупь продвигаться, если это возможно, к ступеням склепа и с этой мыслью протянул руки и начал двигаться медленно и с предельной осторожностью. И вдруг, что это было? Я остановился и прислушался, кровь остановилась в моих жилах! Пронзительный крик, длинный и печальный, эхом отозвался в полых арках моей гробницы. Холодный пот выступил у меня по всему телу, сердце билось так громко, что я мог слышать его звук сквозь собственные ребра. Он повторялся снова и снова – этот странный вопль, сопровождаемый шумом и хлопаньем крыльев. Я позволил себе вздохнуть.
«Это сова, – сказал я себе, стыдясь собственного страха, – всего лишь бедная безобидная птица – приятельница и очевидец смерти, вот почему ее голос полон печального сожаления, она вполне безобидна». И я стал красться дальше с удвоенной осторожностью. Внезапно из плотной темноты на меня уставились два больших желтых глаза, блестевшие жестоким голодом и беспощадностью. На мгновение я был поражен и отпрянул назад, но тварь налетела на меня со свирепостью тигра! Она атаковала меня со всех сторон: вертясь вокруг моей головы, она метила мне в лицо и била своими большими крыльями, которые я мог только чувствовать, но не видеть. Одни желтые глаза сияли в плотном мраке, как глаза какого-то мстительного демона! Я сыпал ударами направо и налево, но борьба продолжалась недолго, так как я почувствовал боль и головокружение из-за того, что дрался слишком опрометчиво. Наконец, слава Богу! Огромная сова была побеждена, она отступила, явно измотанная, издав один дикий визг, полный бессильной ярости, и ее ярко горящие глаза исчезли в темноте. Затаив дыхание, не сломленный духом – каждый нерв в моем теле дрожал от волнения – я продолжил свой путь, как я думал, к каменной лестнице, ощупывая воздух вытянутыми руками. Вскоре я встретил преграду, она была твердой и холодной. Несомненно, каменную стену. Я ощупал ее вверх и вниз и обнаружил пустоту. Была ли это первая ступень лестницы, ведущей наверх? Я был озадачен, так как она казалась очень высокой. Я осторожно прикоснулся и внезапно столкнулся с чем-то мягким и липким на ощупь, будто мох или влажный бархат. Перебирая это пальцами с отвращением, я скоро нащупал продолговатую форму гроба. Любопытно, но я не был сильно напуган этим открытием. Я монотонно отсчитывал части приподнятого металла, который служил, как я понял, для его украшения. Восемь продольно, мягкая влажная ткань между ними и четыре выступа поперек. И вдруг острый укол совести пронзил меня, и я быстро отдернул руку. Чей это был гроб? Моего отца? Или я только что прикасался к частицам бархата того тяжелого дубового ящика, в котором покоился священный прах погибшей красоты моей матери? Я очнулся от апатии, в которой до этого пребывал. Все усилия, которые я предпринял, чтобы найти выход, отказались тщетны. Я потерялся в глубоком мраке и не знал, куда возвращаться. Весь ужас моего положения предстал передо мной с удвоенной силой. Меня начала мучить жажда, и я упал на колени и начал стонать вслух.