Он появился совсем скоро, противно скрипнув дверью в комнату, удерживая в слабых руках горячий чайник на подносе.
Кавальеро едва бросил на него взгляд и махнул рукой, дескать, поставь на стол, не до чая.
— Венедикто, письменные принадлежности, живо!
Двенадцать шагов. Еще двенадцать. Слуга вошел, поставил письменный прибор поближе к свечам на столе, обозначил короткий, испорченный прострелом в спине, поклон и удалился.
Мужчина аккуратно сложил на столе несколько чистых листов бумаги. Откупорил чернильницу. Подточил перо. Бросил его, так и не окунув в чернила. Пригладил длинные, начавшие седеть усы. Машинально поправил повязку на глазу.
— Кому ты собираешься писать, Гвидо? – грассируя произнес он, обращаясь к потолку. – Старику Гейлькранце? Ему не до тебя. Этому напыщенному Рабэ? Униженно молить? Старым друзьям с просьбой ссудить хоть какие-то деньги?
Кавальеро порывисто вскочил и вновь принялся мерить комнату шагами. Бросил взгляд на сломанный палаш, валявшийся на полу, и двинул его носком сапога в угол комнаты. Уселся на табурет, налил себе теплого чая и выпил полкружки залпом. Напиток был с травами, опять Венедикто творил на кухне что хотел.
— Мы оба понимаем, Гвидо что здесь что-то не так. Очень сильно не так. Опытных агентов твоего уровня не отправляют в отставку подобным образом! Понятно, что это красные шарфы, эти проклятые фанатики-ториане!.. Вошли в силу, да, Гвидо? Да! Ты предупреждал, но кто будет слушать полевого агента, который в метрополии появляется хорошо, если раз в год? И теперь они просто избавляются от нас. Вышвыривают в отставку всю старую гвардию. Одного за другим.
Кавальеро замолчал в задумчивости и отставил чай. Вновь подточив перо, забыв что уже делал это, он сел писать. Старым друзьям. Тем, кто был отправлен в отставку в течение последней недели и, как он предполагал, должны были оставаться в Санторуме.
— Если твоя догадка, Гвидо, подтвердится, надо бежать. И не мешкая! — бормотал он, запечатывая письма своим родовым перстнем.
— Венедикто!
Ответы сеньор ди Одетарэ рассчитывал получить не позднее, чем через три-четыре часа. Вся пятерка бывших сослуживцев, у которых он вдруг решил справиться о здоровье и прочих мелочах, жила в районе магистралии Святого Румалы. Весьма приличном квартале города, где когда-то обитал и он.
— В дорогих апартаментах, — зло посмотрел кавальеро на обшарпанные стены комнаты, изрубленный за полгода тренировок столб, узкую тахту, устланную накидкой из волчьих шкур…
Слуга принес скромный ужин. Холодная рыба в кислом маринаде, фрукты, орехи, краюха черного хлеба. Бутыль вина. Кавальеро наполнил было стоявший на подоконнике кубок, но, подумав, вылил половину обратно и разбавил водой из кувшина.
— Что тебе больше всего сейчас нужно, Гвидо, так это трезвый рассудок, — с этими словами кавальеро уселся есть.
Он вечерял не спеша, предполагая, что в сложившихся обстоятельствах любая трапеза может стать последней. Разбавленного вина не допил даже кубка и попросил слугу принести еще горячего чая.
Отставному агенту было над чем поломать голову. В последние недели красные шарфы, религиозно-политическая партия, во главе с нынешним доминатором Массио Торквине, проявила себя во всей красе. Армейские офицеры отправлялись в отставку десятками. На их место приходили верные новому лидеру молодые щёголи. Первый министр Бартоломео Гейлькранце три дня назад пропал из виду.
— Может статься, Гвидо, старик уже за решеткой. С Торквине станется, он кинет в каменный мешок и такую развалину…
Самым паршивым было то, что ториане поперли старую гвардию и из разведки. Массово, будто у красных шарфов внезапно оказалось большое количество собственных подготовленных агентов. И своя развернутая сеть информаторов по всем провинциям бывшей империи.
— Может статься, что так оно и есть, Гвидо. Ежели ты о чем-то не знаешь, не значит, что того не существует.
Чтобы избавиться от тревог ожидания, кавальеро привел в порядок пистоли, походные сумки и спаду. Затем вновь тренировался, теперь уже с тяжелым эстоком, до тех пор, пока солнце в маленькие оконцы не начало светить теплым оранжевым светом, предупреждая о скором закате.
Тогда кавальеро отставил тренировку, наспех умылся и отправился в ближайшую часовню. Он молился Единому истово, что бывало с ним не часто, но мысли в порядок так и не привёл. Вполголоса проклиная рыжую бестию, проклятущую Евгению Торэ, Святую Великомученницу чертовых ториан, кавальеро пошел домой.