Венди видит сны
Муж пытался задушить ее и теперь бесновался внизу, за прочной запертой дверью кладовки, жизнь летела ко всем чертям, а она умудрилась заснуть. Заснуть, ощущая тепло прижавшегося к ней сына и то, как Дэнни порой вздрагивает в своей болезненно-чуткой полудреме, не приносящей ни отдыха, ни забвения. Каких призраков ее сын видел в своих снах? Что за хищники крались на мягких лапах по джунглям его воображения - джунглям из черных переплетенных лоз под темно-синим небом? Смогут ли они продержаться до прихода охотников... или спасатели отыщут только разоренный лагерь семейства Торрансов, а глубоко отпечатавшиеся в раскисшей земле следы чудовищ будут уводить в глубины лесов? В темноту, туда, где беззвучно скользят гигантские змеи, тигры с горящими желтым огнем глазами и глухо урчащие медведи. И одной из теней будет ее муж - гигантская обезьяна с примитивным топором, что внезапно выпрыгивает из пещеры, скаля пожелтевшие зубы в жизнерадостной ухмылке пьяного идиота. «Прекрати, - в который раз повторила Венди во сне. - Прекрати паниковать, ты, глупая гусыня. Джек заперт в кладовке. Ты сама это сделала, помнишь? Треснула его бутылкой по голове, оттащила в кладовку и закрыла на засов. Он может сколько угодно биться в дверь, орать, проклинать тебя и грозиться, но ему не выйти оттуда, покуда ты не откроешь ему. А ты ведь не откроешь, правда? Никто не откроет ему дверь. Даже Дэнни, как бы он не обожал своего папочку, понимает - опасно открывать дверь клетки. Нельзя выпускать наружу дикого зверя. Потому что он - хищник в джунглях, а мы... мы всего лишь олени». Перед ее внутренним взором мелькнула яркая картинка: подкрадывающийся к добыче тигр с прижатыми к тяжелой голове ушами и вставшей на загривке шерстью, и пасущиеся на полянке лань с олененком. Бэмби и его мама - но быстрые ноги не смогли унести ее от воли сценариста и пули нарисованного охотника. «Хватит! Нас спасут. Нас обязательно спасут». Но правда в том, что никакая она не лань. Лань хотя бы может боднуть в ответ. Джек прав - она безмозглая гусыня, умеющая лишь прятать голову под крыло, беспомощно гоготать и хлопать крыльями. Она даже взлететь не способна, разве что ей дадут крепкого пинка под разжиревшую задницу. Радио разбито, у снегохода не хватает деталей и его невозможно завести, как сказал Джек, буран оборвал телефонные провода и в трубке не слышно ни гудения, ни потрескивания - одно гробовое молчание. Ни спасателям с лыжной базы, ни егерям из национального парка, ни водителям снегоочистителей - никому в целом свете нет до них дела сейчас, когда все шоссе заметены снегом и нормальные люди сидят по домам, смотря телевизор и ахая над сводками погоды. Неприглядная правда, которую так не хочется признавать дремлющей испуганным сном Венди Торранс, состоит в том, что они заперты среди четырех этажей и трехсот номеров роскошного отеля в Скалистых горах. В компании с тиграми и медведями, прячущимися между черных узоров ковра, с мертвой женщиной в номере 207, с жужжащими осами и еще бог знает с кем. Впрочем, она может взять в сарае снегоступы для себя и Дэнни, отыскать начало заметенного снегом шоссе в Боулдер, и отважно совершить прогулку до первого обрыва. Которого она не заметит, ведь слепые и наивные гусыни не видят дальше собственного клюва. Вот тогда-то она наконец научится летать. Все вниз и вниз, под завывание ветра и затихающие крики Дэнни. Потому что только тупая гусыня могла счесть пребывание втроем в пустом отеле вернейшим - пусть и не описанным ни в одной книге по семейной психологии - методом восстановления разрушающегося брака, потому что только тупая гусыня не ударилась в бегство, когда ей давали возможность. Гусыню непременно зарежут и подадут с яблоками к праздничному столу. С Рождеством тебя, дорогая Венди! «Ты ни на что не способна, - въедливый голос матери проник сквозь заснеженные перевалы и запертые двери. - Если бы ты могла внять разумным советам старших, но твои уши закрыты для этого. Ты, разинув рот, прислушиваешься к своему муженьку-неудачнику, и помяни мое слово - добром это не кончится. В один прекрасный день либо ты ему надоешь, либо он подыщет себе другую дурочку с оттопыренными ушами и открытым ртом. Он выбросит тебя на улицу, тебя и твоего ребенка, которого ты умудрилась прижить, сядет в машину, укатит и через пару часов позабудет о тебе. Кому ты тогда станешь нужна, кроме своей старой матери? Кто еще захочет заботиться о тебе, бестолочи с руками из задницы и мякиной между ушей? Просто поразительно, Уинифред, как ты умудряешься жить на свете?» «Никакая я не Уинифред, я Венди, а ты... ты заткнись, тебя здесь нет, ты больше не имеешь власти надо мной, ты просто одинокая стареющая сучка с языком, как бритва! Ты запилила отца до того, что он бросил тебя, и хочешь теперь до смерти запилить меня - потому что я тоже ушла и никогда больше не вернусь!» Когда-то Венди не достало смелости бросить эти слова в лицо матери, но здесь, в зыбком пространстве снов, она вольна говорить все, что угодно. «Джек никогда не бросит и не предаст меня, он... он хороший, просто у него слабая воля и неудачные времена, но мы будем вместе... и мы справимся...» - поначалу громкий от гнева голос Венди звучал все тише и жалобнее, доводы ей самой казались все более и более жалкими, а снисходительная улыбка на лице дорогой мамочки, улыбка, гарантированно доводившая Венди до бессильного бешенства, сияла все ярче. В юности Венди хотелось ногтями содрать эту сладкую улыбочку, свернуть в трубку и затолкать старой грымзе в задницу. Да поглубже. Улыбалась вовсе не ее мать. Родительница Венди Торранс, урожденной Хэпгуд, находилась в сотне миль отсюда, и в данный миг, наверное, благополучно готовила одинокий ужин, краем глаза следя за мелькающими на экране маленького телевизора персонажами вечернего шоу. Улыбалась сама Венди. Улыбалась, глядя на свое отражение, выступившее ей навстречу из глубин круглого зеркала в ванной комнате. Ванной комнате номера люкс, оформленной в роскошно-безвкусном стиле - чередующиеся плитки бледно-зеленого и черного цветов и бездонная раковина искусственного мрамора. На краю раковины покачивалась хрустальная пепельница, полная раздавленных окурков - тонких, коричневых окурков дамских сигарет Данхилл с золотым ободком. Рядом лежали надорванная пачка, серебряная, матово блестевшая зажигалка и зеркальце в перламутровой оправе. Гладкая поверхность зеркальца была испачкана чем-то вроде размазавшегося зубного порошка. Из-за полуприкрытой двери падала полоска оранжевого света. Доносились негромкие мужские голоса, шелест бумаг, звяканье горлышка бутылки о край стакана и тихий, вкрадчиво-нежный плеск льющегося напитка. «Это мне снится». - Конечно, снится, - с готовностью закивало отражение. Отражение женщины, которой Венди никогда не была и быть не могла - женщины в мужском однобортном костюме, модном в сороковые годы, сером с едва заметной красной искрой, в бледно-лиловой рубашке и узком черном галстуке с золотым зажимом. Светлые волосы Венди были довольно длинными, женщина в зеркале была подстрижена под мальчика - и смахивала на мальчика, оставаясь той же Венди, Уинифред, Венди Торранс в мужском костюме, с помадой оттенка «гавайская жемчужина» на губах и маской «кошачьи глазки», засунутой в нагрудный карман. - Ты спишь, я сплю, и Дэнни спит. Это все бесконечный сон, но часы уже заведены и идут, и скоро настанет полночь. - Они долго там еще собираются трепаться? - хрипловато спросили за спиной Венди. Она не обернулась, лишь сделала неуверенное движение в сторону - и в зеркале возникло второе отражение. Отражение кудрявой темноволосой женщины, сидевшей на краю ванны и державшей в пальцах тонкую дымящуюся сигарету. Женщины в ярко-алом вечернем платье, длинном и узком, облеплявшем ее, словно вторая кожа, с красивым и утомленным лицом пресытившейся великосветской дивы. «Или дорогой девушки по вызову, которой очень не по душе ее нынешние клиенты», - неожиданно подумалось Венди. В жизни не встречавшей ни одной девицы по вызову. - Они заканчивают, - сами по себе выговорили ее губы. Брюнетка до