Справедливость моих опасений подтверждали десятки мелочей, которые теперь, в этой звенящей тишине, при свете костра казались вполне весомыми доказательствами «особенности» этого зачарованного островка. Сама атмосфера предрасполагала к тому, чтобы примечать некий тайный смысл решительно во всем: во внезапном появлении выдры, в поспешном исчезновении лодочника, совершавшего непонятные пассы, в переменчивом поведении ив. Все вокруг разом утратило привычный вид, предстало в ином свете, овеянное присутствием неведомого мира. Я чувствовал, что этот новый облик всего сущего на сей раз был таковым только для меня, все преобразилось. Мне и Свиду приоткрылось нечто, доныне не ведомое никому из смертных. Это была совсем иная реальность, наиболее точно определяемая одним словом —
— Преднамеренные осмысленные действия налицо… перед этим кто угодно спасует, — вдруг сказал Свид, словно продолжая свою мысль. — Многое, конечно, можно было бы приписать мнительности. Но весло, дыра в каноэ, пропажа хлеба и овсяных хлопьев…
— Но я же тебе все объяснил! — в сердцах воскликнул я. — Разве нет?
— Да, да, в самом деле.
И Свид опять стал говорить что-то по поводу «готовности стать жертвой»; только теперь, по зрелом размышлении, я понимаю, что это был крик охваченной ужасом души, ведь мой приятель понимал, что его хотят лишить самой сути личности,
Костер мало-помалу догорал, дров осталось совсем немного, однако ни один из нас не изъявлял желания прогуляться за сучьями, и мрак подступал все ближе. Буквально в нескольких футах от круга, очерченного светом догоравшего пламени, тьма была уже густой, как чернила. Изредка шальной порыв ветра дрожью отзывался в ближайшем ивняке, но эти далеко не сладостные звуки совсем ненадолго врывались в гнетущую тишину, нарушаемую лишь бульканьем воды и приглушенным гулом незримого гонга.
Думаю, мы оба успели соскучиться по свежему, бодрящему ветру.
И вот после одного из его обнадеживающе сильных и продолжительных порывов я дошел до крайней степени напряжения, мне необходимо было немедленно выговориться или… или выкинуть какой-нибудь фортель, пусть даже он обернется очередной неприятностью…
Я пнул ногой догоравшие головешки и резко повернулся к Свиду, с изумлением вскинувшему на меня глаза.
— Все, с меня хватит. Мне противно это место, эта темнота, эти звуки, и сам я себе жутко противен. Все здесь меня подавляет, заставляет чувствовать себя каким-то пришибленным. Я всего лишь жалкий трус, не отрицаю. Знал бы, что на другом берегу нет всего этого, не задумываясь нырнул бы и поплыл туда!
Загорелая дочерна физиономия Свида вмиг сделалась мертвенно-белой. Посмотрев мне в глаза, он заговорил, но голос его был таким неестественно спокойным, что я сразу понял, до какой степени он напуган. И все же даже в этот момент он был сильнее меня — по крайней мере у него достало мужества не впасть в истерику.
— От этого невозможно убежать, — изрек он с видом эскулапа, вынужденного сообщить тяжелый диагноз, — надо сидеть тихо и ждать. Они совсем близко от нас, наши славные языческие божества, и им ничего не стоит прикончить вмиг целое стадо слонов, как какую-нибудь муху. Так что нам лучше понапрасну их не раздражать. Может, повезет, и они не заметят двух жалких букашек.
Я был настолько озадачен услышанным, что даже утратил дар речи. Совсем как пациент, которому подробно описали его болезнь, но слишком мудреными медицинскими терминами.
— Я вот что имел в виду… Они обнаружили, что на их острове кто-то хозяйничает, но нас самих пока не нашли, не «выявили», как говорят американцы. Они действуют наугад, примерно так же, как ищут обычно место утечки газа. Добрались до каноэ, до весла, проникли в мешок с продуктами. Они улавливают наше инородное присутствие, но видеть нас, похоже, не могут. Главное — сохранять спокойствие, они чувствуют нас на ментальном уровне. Мы должны контролировать свои мысли и эмоции, иначе нам крышка.
— Ты… ты хочешь сказать, м-мы у-у-умрем? — заплетающимся от страха языком пробормотал я.
— Хуже, гораздо хуже. Одни полагают, что смерть — это полное уничтожение, другие — освобождение от бремени плоти, при котором духовная суть человека остается прежней. Ты не можешь сразу измениться, хотя тело твое мертво. Но с нами будет иначе… радикальная метаморфоза, перерождение, абсолютный распад личности как следствие подмены… это хуже смерти и ужасней полного уничтожения. Нас угораздило разбить палатку как раз на границе, там, где завеса, отделяющая их мир от нашего, очень тонка, — (о ужас, он дословно повторил то, о чем я думал совсем недавно!) — поэтому они знают, что мы где-то поблизости.
— Кто знает? — невольно вырвалось у меня.
Сразу забыв про путающую дрожь ив в этом сонном безветрии, про гул гонга над головой, про все на свете, я ждал ответа, хотя заранее его боялся.
Свид наклонился ближе к огню, и неуловимо изменившееся выражение его лица заставило меня отвести взгляд.
— Всю свою жизнь, — вполголоса произнес он, — я, сам не знаю почему, явственно ощущал, что есть какое-то иное пространство, иной мир, не такой уж далекий, строго говоря, но совершенно несхожий с нашим; там происходят вещи невероятно значительные, там устрашающе огромные существа устремляются навстречу великим откровениям, в сравнении с которыми все наши земные проблемы — расцвет и падение государств, судьбы империй, гибель армий и континентов — поистине ничто, горстка праха; под великими откровениями я разумею общение с душами или хотя бы с их воплощениями…
— А знаешь, давай… — перебил я, чтобы заставить его замолчать: мне показалось, что мой приятель бредит.
Однако остановить Свида было уже невозможно — речь его лилась страстно, напористо, неудержимо…
— Ты считаешь, что это духи стихий, а я — что древние божества. Однако теперь я точно знаю, что это — ни то ни другое. Духи стихий и божества все же хоть как-то доступны нашему разумению, поскольку связаны с людьми самим фактом верования или обрядом жертвоприношения. Но те потусторонние сущности, которые нас сейчас окружают, не имеют ничего общего с человеком — лишь по какой-то роковой случайности их мир вошел во взаимодействие с нашим.
И пусть это была только гипотеза, однако, столь убедительно выраженная, она повергла меня в ужас, который только усиливали царящий вокруг кромешный мрак, тишина и наше полное одиночество…
— И что ты предлагаешь? — дрожащим голосом спросил я.
— Нужно совершить нечто вроде жертвоприношения. Жертва могла бы отвлечь их, а мы тем временем убрались бы отсюда. Это как с волками: чтобы спастись, им отдают собаку, пока они ее пожирают, сани несутся дальше. Но… но где взять жертву, видимо, другого выхода нет… — Глаза Свида как-то странно блеснули. — Все дело в ивах, конечно. Они прячут их… ну тех, кто охотится за нами. Надо держать себя в руках, полностью контролируя свои эмоции; стоит только нашему прорваться наружу — и мы пропали, окончательно пропали… — Взгляд моего приятеля был сейчас настолько искренним и спокойным, что я отбросил всякие сомнения относительно его психического состояния. — Только бы эту ночь продержаться, — добавил он, — а завтра с утра пораньше отчалим отсюда, пока нас не заметили, точнее сказать, не вычислили…
— Ты действительно думаешь, что жертва помогла бы нам…
Едва я это произнес, гул гонга, словно хищная птица, ринулся вниз и теперь нудно зудел у самых наших макушек, но замолчать меня заставил не он, а перекошенное лицо моего друга.
— Ш-ш-ш! — зашипел он, вскинув руку. — Лучше их вообще не упоминать. И никаких конкретных названий. Назвать — значит выдать себя, это обязательно наведет их на след; на них нельзя обращать внимание, тогда они, возможно, не заметят нас. Это наш единственный шанс.