— Даже в мыслях не называть?
На лице Свида отразилась мучительная тревога.
— в мыслях. Наши мысли проникают в их мир в виде неких турбулентных вихрей. Мы должны изгнать эти сущности из своего сознания. Во что бы то ни стало.
Я снова сгреб в кучу головешки, чтобы огонь хоть немного теплился, своим слабым светом разгоняя коварную, настороженно затаившуюся тьму. Никогда еще я так сильно не тосковал по солнцу, как в ту кошмарную, непроглядно-черную летнюю ночь.
— Где тебя носило прошлую ночь? — спросил вдруг Свид.
— Плохо спалось на рассвете, — уклончиво ответил я, памятуя о его наставлениях, которые показались мне весьма полезными. — Наверное, из-за ветра, который…
— Если ты о тех звуках, то ветер тут ни при чем.
— Значит, ты тоже их слышал?
— Ну да, будто по палатке бегало множество маленьких ног… — И, помешкав, добавил: — Было кое-что еще…
— Будто на палатку кто-то улегся, кто-то огромный и очень тяжелый, так? — Он кивнул. — И сразу стало труднее дышать, что-то похожее на удушье.
— Ну да, примерно такое ощущение. Как будто резко возросло атмосферное давление, казалось, нас вот-вот раздавит.
— А это? — продолжал я, решив разом выяснить все, и молча ткнул пальцем вверх, где с легким завыванием, точно передразнивая ветер, заунывно гудел невидимый гонг. — Что ты на это скажешь?
— Это голоса, — мрачно прошептал Свид. — Звуки их мира, их владений. Завеса, нас разделяющая, так тонка, что сквозь нее просачивается это гуденье. Но если хорошенько прислушаться, оно над нами и вокруг нас гораздо слабее, чем в ивняках. Здешние ивы, воплощение враждебных нам сил, тоже издают звуки, похожие на этот потусторонний гул.
Я не очень-то понял, что он имеет в виду, но в принципе наши мысли совпадали. Я воспринимал ситуацию примерно так же, только не столь основательно ее проанализировал. Мне даже захотелось рассказать про тех привидевшихся мне великанов и про «ползучие» кусты, но в этот миг он наклонился к самому моему уху и деловито зашептал:
— Слушай внимательно. Нам не остается ничего другого, как делать вид, будто ничего особенного не происходит. Надо вести себя самым будничным образом: ложиться спать, готовить еду, мыть посуду — короче, нужно притвориться, что мы ничего не поняли и не заметили. Необходимо отвлечься: чем меньше мыслей, сам знаешь о ком, тем больше шансов уцелеть. Главное — не думать, потому что мысли имеют свойство осуществляться.
Меня поразили его смелость и самообладание. И этого человека я в течение многих лет считал примитивным флегматиком!
— Ладно, — выдавил я, еле дыша, пытаясь осмыслить услышанное, — ладно, попробую… но только скажи мне одну вещь. Что это за дыры вокруг палатки, откуда взялись эти воронки в песке?
— Нет! — вскрикнул Свид, от волнения забыв понизить голос. — Молчи! Ничего не говори, умоляю! Очень хорошо, что ты ни о чем не догадался. И лучше не пытайся. В мои мозги они сумели это протолкнуть, ты же постарайся во что бы то ни стало уберечься от этого знания.
Конец фразы он снова произнес шепотом. Я не требовал никаких объяснений. Я и так был на грани нервного срыва от всех этих кошмаров. Разговор наш прекратился, мы лишь сосредоточенно попыхивали своими трубками.
Потом произошло одно событие, забавный пустячок, однако в момент крайнего нервного напряжения любая ерунда может оказаться последней каплей. Так вышло, что я случайно бросил взгляд на свою сандалию — очень удобная вещь для «покорителей рек»; созерцание обрезанного мыска вдруг заставило меня вспомнить лондонский магазин, в котором они были куплены: и как долго продавец не мог найти подходящую пару, и прочие подробности этого вполне обыденного, но необходимого действа. А дальше, как по цепочке, из памяти потянулись вдруг эпизоды современной суетной жизни, знакомые каждому горожанину, — я стал зачем-то думать о ростбифе и пиве, о машинах и полицейских, о духовых оркестрах и о массе других самых заурядных вещей. Эффект был потрясающим и мгновенным и, естественно, абсолютно неожиданным. Необходимой психологической подоплекой ему, разумеется, послужило длительное пребывание в условиях, которые психика городского человека просто не могла уже вынести. Впрочем, бог с ними, с причинами, главное, что весь этот морок вдруг отпустил меня и в мою душу проникло блаженное чувство освобождения и покоя. Я отвел глаза от мыска сандалии, посмотрел на Свида и весело воскликнул:
— Эх ты, старый язычник! Мнительный кретин! Проклятый идолопоклонник, жалкая жертва суеверий! Ты…. — и тут я осекся, охваченный прежним мучительным страхом, — нет, лучше уж мне онеметь навеки, чем своими святотатственными возгласами провоцировать потусторонние силы…
Свид, конечно, тоже его услышал, тот странный крик, донесшийся сверху из темноты, и явственный звук, как будто что-то снижалось и теперь парило прямо у нас над головами…
Лицо его сделалось пепельно-серым. Вскочив на ноги, он замер, освещенный слабыми отблесками пламени, и, боясь пошевелиться, смотрел на меня расширившимися, чуть остекленевшими глазами.
— Теперь уже точно — все… — обреченно пробормотал он. — Быстренько собираемся — и прочь отсюда, нам нельзя больше тут оставаться.
Свид выпалил все это, явно охваченный страхом, — унизительный суеверный страх, которому он так долго сопротивлялся, теперь настиг и его.
— В такую темень? — приглушенно воскликнул я, так как, хотя меня самого била дрожь после моей истеричной выходки, мне все же удалось сохранить остатки здравого смысла. — Но это же полное безумие! Ты только посмотри, что творится с рекой — того и гляди, выйдет из берегов. А у нас только одно весло. И учти, мы еще больше углубимся в их владения. Впереди еще миль на пятьдесят сплошные ивняки. Ничего, кроме ив! Ивы, ивы, ивы!
Мой друг снова сел, казалось, он был в полузабытьи. Мы словно поменялись ролями (воистину неисповедимы прихоти человеческой натуры!), и теперь уже я контролировал ситуацию. Похоже, Свид дошел до критической точки, и его разум слегка помутился.
— Какая муха тебя вдруг укусила, а? — еле слышно спросил он прерывающимся от ужаса голосом.
Обогнув костер, я опустился рядом с ним на колени, взял его за обе руки и заглянул в округлившиеся от страха глаза.
— Мы сейчас сходим за дровами и еще немного посидим у костра, — твердо сказал я, — а когда он догорит, пойдем спать. И как только рассветет, спустимся вниз по течению к Комарно. А теперь постарайся взять себя в руин, вспомни, что ты мне только что говорил: «
Свид молчал, но я видел, что он готов следовать моим указаниям. Мы дружно встали и отправились за дровами; удивительное дело, этот малоприятный поход даже немного нас успокоил. Мы брели шаг в шаг, почти касаясь друг друга, обшаривая кусты и осматривая кромку берега. Чем дальше мы отходили от костра, тем громче становился не смолкавший ни на минуту гул над нашими головами. Да, эта вылазка, что и говорить, была поступком!
Мы забрались в самую гущу ивняка, пытаясь дотянуться до сушняка, застрявшего среди верхних веток, — видимо, его оставил там прошлогодний паводок, — внезапно кто-то вцепился в мое плечо, от неожиданности я рухнул на колени. Схватил меня, естественно, Свид. Он тоже упал, но, стараясь удержаться, сжал меня, как тисками. Сквозь его неровное дыхание, раздававшееся у самого моего уха, я вдруг услышал, как он судорожно всхлипнул:
— Смотри! Там!
До этой минуты я не знал, что можно плакать от ужаса… Рука Свида была нацелена футов на пятьдесят правее костра. Найдя глазами эту точку, я почувствовал… Клянусь, сердце мое перестало биться…
В слабом неверном свете догорающего костра
Я видел это сквозь прозрачную пелену, повисшую вдруг перед моими глазами, — совсем как занавес на заднике театральной сцены… не походило ни на человека, ни на зверя. Больше всего напоминало сбившихся вместе двух-трех лошадей и двигалось очень медленно. У Свида ассоциации были совсем другие: движущийся объект показался ему чем-то вроде тесного хоровода ив, склонившихся друг к другу круглыми макушками; они дрожали всеми своими ветками, и в них что-то извивалось и клубилось — «как дым», уточнил он потом.