— Госпожа не будет рада видеть господина, — подал голос один из братьев, но какой — понять было трудно. Казалось, он говорил не разжимая губ, как могла бы разговаривать статуя.
— Не тебе судить, черномазая собака! — разъярился Кэрхун и ударил ногой одного из рабов.
Ему показалось, что он пнул камень, такой твердой была голень чернокожего. Раб медленно поднялся и уставился на Кэрхуна, который был его на полголовы.
— Госпожа не будет рада видеть господина, — еще раз сказал он, на сей раз двигая губами. — Господину лучше уйти.
— Это решаю я! — сказал Кэрхун. — Прочь с дороги.
— Господин может пожалеть.
— Заткнись! — рявкнул Кэрхун и ворвался в комнату.
И остановился, как будто налетел на невидимую преграду.
Госпожа Масардери лежала на постели, а рядом с ней развалился огромный киммериец-варвар. Черные волосы Конана разметались по шелковым подушкам, синие глаза светились в полумраке, как у дикого зверя. Конан безмятежно улыбался. Масардери играла его волосами и пробегала пальчиками то по его вискам, то по его широченной груди.
Завидев Кэрхуна, Конан засмеялся и сгреб Масардери в охапку.
— Посмотри, любовь моя, кто к нам пожаловал! Сам Кэрхун! А ведь твои негры предупреждали его, чтобы он не входил. Ах, какая неловкость!
Масардери тихонько рассмеялась, пряча лицо на груди Конана.
— В самом деле, неловко вышло, племянник, — проговорила она.
Кэрхун, тяжело дыша, смотрел на нее и Конана во все глаза. Казалось, он до сих пор не может поверить увиденному. Случайность? Глупая случайность! Вот что разрушило его замысел!
— Ты сам не понимаешь, киммериец, что ты наделал! — прошипел Кэрхун. — Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни!
— Не думаю, — спокойно отозвался Конан и поцеловал Масардери в макушку. — Она прекрасная женщина и великолепна в постели. Кроме того, смею надеяться, она довольна тем, что произошло.
— Племянник, ты ведешь себя грубо, — сказала Масардери, высвобождаясь из объятий Конана. — Ты врываешься в спальню к женщине. Я не твоя жена и не состою под твоей опекой. Я вдова, и к тому же богатая вдова, которая имеет полное право распоряжаться своим телом и своим состоянием. Уйди!
— Вы оба сильно пожалеете о том, что натворили, — обещал Кэрхун, хлопнув дверью.
В ярости он пробежал мимо негров, стараясь не думать о том, какими насмешливыми взглядами они его провожают. Но то, что он увидел в спальне, жгло его душу.
Масардери! Глупая бабенка! Разумеется, Кэрхун вожделел ее, но еще больше он вожделел ее богатств, И если ему не удалось заставить ее полюбить себя и добровольно отдать ему свое состояние — в качестве приданого, то она умрет. Он ближайший ее родственник и унаследует все.
Глупая, глупая Масардери!..
Когда Масардери, утомленная любовью, заснула, Конан оделся и тихо выскользнул из комнаты. Он подмигнул своим сообщникам-неграм, и те ответили ему полными понимания ухмылками.
— Где остановился этот маг, Арвистли? — спросил Конан.
Ему показали, и киммериец направился прямо в комнату к шарлатану.
Арвистли поднялся, когда гость без стука вломился к нему.
— Это ты, киммериец? — удивленно произнес Арвистли. — Что тебе угодно?
— Ответь на несколько вопросов, и я уйду, оставив тебя непокалеченным, — обещал Конан, бесцеремонно вытряхивая Арвистли из удобного кресла и усаживаясь туда сам. — Кто попросил тебя изготовить любовные снадобья?
— Кэрхун, естественно, — ответил Арвистли. Он сразу успокоился и отвечал так, словно речь шла о вещах само собой разумеющихся. — А что? Это очень простая штука. Пара несложных заклинаний и мазь с приятным запахом.
— Ради этого он и пригласил тебя принять участие в нашей увеселительной поездке? — продолжал Конан.
— В общем и целом да. Видишь ли, Конан, я кое-чем обязан Кэрхуну. Я бездельничал и путешествовал, переходя от одного богатого покровителя к другому. Такой образ жизни помогал мне изучать человеческую природу, а заодно и перехватывать крупицы магического знания. Как-то раз я попал в неприятность. Женщина. Богатая наследница. Я влюбился, и она, кажется, отвечала мне взаимностью… Клянусь, мы только разговаривали! Она интересовалась магией, я рассказывал ей разные вещи… Ну, положим, не все они были правдой. Но она решила попробовать. Она все принимала на веру, маленькая доверчивая птичка! — На глазах Арвистли выступили слезы. — Я сообщил ей рецепт одного магического зелья, которое — как утверждалось в той книге, где я это вычитал, — способствует росту волос и прибавлению ума. Я никогда не говорил, будто сам пользовался им! Клянусь, клянусь! А она решила попробовать. Естественно, на себе. Настоящий маг все пробует только на себе… Она умерла… Тогда стали известны подробности наших ночных разговоров, наших тайных свиданий. Стали допытываться: почему мы встречались тайно? Почему? Да потому, что ей нравились секреты! Она вообще считала, что магия должна свершаться под покровом ночи, в темноте… Но как это объяснить уничтоженному горем отцу, куче родственников и охотников за приданым? Меня схватили и обвинили в убийстве…
Арвистли содрогнулся всем телом при этом воспоминании.
— Меня поместили в тюрьму в Иранистане. С ворами и убийцами, в темном сыром подвале. Вся эта слизь на стенах, крики истязуемых, голод, отвратительная еда — которую у меня сразу же отбирали более крепкие заключенные… Я молил о смерти. Вот до чего дошло. Да, я хотел умереть! А потом пришло избавление. Кэрхун. Он сошел в это подземелье вместе с тремя стражниками, двое из которых охраняли его, а третий светил ему факелом. Как я смотрел на него из моего грязного угла, куда забивался в попытках держаться подальше от моих товарищей! Ты даже представить себе не можешь, что такое — быть в тюрьме, в оковах, среди толпы грубых, жестоких людей!
— Ну почему же не могу? — возразил Конан. — Напротив, Арвистли, это-то я как раз очень хорошо себе представляю. — Он подался вперед и устремил на мага пронзительный взгляд. — Я и сам бывал таким грубым и жестоким. Попробуй припомнить самого отвратительного из своих сокамерников и запомни: я умею быть вдвое хуже. Но продолжай. Меня увлекает твоя повесть.
Арвистли жалобно заморгал, углы его рта задергались.
— В любом случае, я прошу о снисхождении, Конан. Я только пытался объяснить тебе, что был очень благодарен Кэрхуну. Я смотрел на него из моего жалкого угла так, словно он был божеством. Свободный, богатый человек. От его воли зависело в тот миг все… И вдруг он называет мое имя. Оказывается, он прознал о том, что некий маг был посажен в тюрьму по обвинению в убийстве. Навел обо мне справки и внес большую сумму денег. Попросту говоря, он выкупил меня. Смотри.
Арвистли протянул к Конану руки, и киммериец увидел на запястьях мага следы от кандалов.
— Я очень страдал! — добавил шарлатан просто. — Моему благодетелю нужен был человек, владеющий основами магического искусства. Он привел меня в свой дом, вылечил, окружил заботами, оградил от моих врагов, а затем перевез в свое имение на острове. Он рассказал мне о страсти, что сжигала его, и попросил составить для него приворотное зелье.
— Впервые слышу о том, чтобы можно было добиться взаимности от денег, — сказал Конан.
Арвистли глупо уставился на него.
— О чем ты говоришь, киммериец?
— Я говорю о той подлинной страсти, которая не дает Кэрхуну покоя ни днем, ни ночью. О его неразделенной любви к большим деньгам.
— Господин Кэрхун достаточно богат, чтобы… — начало было Арвистли, но Конан бесцеремонно прервал его.
— Как бы ни был он богат, ему нужно больше. Вот что я хотел тебе сказать. По-твоему, все обстоит так романтично? Господин Кэрхун влюблен в супругу своего дядюшки, поэтому он жаждет взаимности — а теперь, когда она овдовела, появилась возможность заполучить ее в жены… Так?
Арвистли кивнул, однако выглядел он при этом немного растерянным.
— В общем и целом, да, так.
— Кэрхун вполне довольствовался бы деньгами своего покойного дядюшки, без необходимости брать в жены его супругу.
— Ты дурно судишь о нем! — вспыхнул вдруг Арвистли. — Не смей при мне говорить о Кэрхуне такие отвратительные вещи!