Вот так трепыхаясь в падении, Себастьян и увидел впервые Венец. В тот первый раз шпиль представился ему колоссальным столпом света. Таким ярким, что фонарь, освещающий каждую его ночь, по своей яркости не шел ни в какое сравнение со шпилем. Себастьян не знал на тот момент, какую роль шпилю суждено сыграть в его жизни, но уже тогда знал точно, что это место, - то самое исключительное место, которое способно заполнить пустоту внутри него.
Когда же по чистой случайности мальчику удалось перевернуться, он увидел стремительно приближающийся к нему океан лазури. Призрачный ветер вздымал его волны, поднимал смерчи из завихрений, формировал причудливые образы химер. Образы были отрывками из снов, мыслей и заблуждений разумных существ, все те образы объединяла парадоксальность. Ничто из того, что существовало здесь, не могло существовать в реальности, но так как восприятие реальности у каждого свое, а реальности представителей разных миров и даже представителей разных культур одного и того же мира отличаются между собой, уже в самой сути этого места был заложен парадокс. Персонажи грез оживали здесь и ничто не было истиной, но все было правдой и все было относительно. Если и существовало место в мире, которое действительно можно было назвать магическим, - это место было здесь, у подножия Венца и внутри него.
Вся жизнь пролетела перед глазами мальчика в тот стремительный миг, предшествующий столкновению с волнующейся поверхностью океана. Перед глазами его пролетела вся жизнь в обрывках ее ярчайших моментов, он увидел мать и отца, увидел братьев и сестру, только Эльзу почему-то не увидел, и хотя гувернантку он знал почти что с самого раннего детства и она занимала важную часть его жизни, тогда, падая, Себастьян о ней даже и не вспомнил. Падая, он подтянул колени к груди и прижал к ним голову, как бы закрывшись от мира, а после - сознание его померкло, и свет шпиля, и океан, и все его образы - все смешалось и вновь образовались круги, и снова был свет и не было ничего, кроме него.
Себастьян не увидел, как пыль под ним вздымается волной, как из волны образуется женская рука, во всех чертах похожая на руку Марии, но без привычных драгоценностей на ней, хватает его тело, свернувшееся в позу эмбриона, а затем все это исчезает в воронке. Все успокаивается и на некоторое время в том месте Лазурного океана наступает затишье, может, на вечность, а может - на пять земных минут, где бы эта самая Земля не находилась.
Глава V
Себастьян ощутил спиной постель и несколько секунд лежал без движения, пока его память догоняла сознание. Когда же, наконец, произошел переломный момент, а он вдруг вспомнил, хоть и отчасти, произошедшее с ним, Себастьян так подскочил, что старенький матрас под ним скрипнул. Где-то на улице залаяла собака, звякнула жестянка и разбилось что-то стеклянное - все это, впрочем, с его ошеломлением никак связано не было, но случайным образом пришлось на момент его пика и потому походя замешалось Себастьяном в общий котел переживаний.
Немного отойдя от ошеломления, мальчик спустил ноги на пол, ни на миг не убоявшись монстра из-под кровати, позабыв о нем, как недавно позабыл об Эльзе. Ему и раньше случалось просыпаться среди ночи, чаще всего он тут же засыпал, перевернувшись на другой бок, или, в том случае, если снились кошмары действительно страшные и яркие, еще какое-то время ворочался в постели, прокручивая образы, увиденные им во сне, пока те не покидали его окончательно. Никогда он не искал помощи у родственников, потому что заранее знал, что они откажут. Одного инцидента, произошедшего, когда ему было шасть лет, хватило, чтобы навсегда отбить у Себастьяна желание искать у родственников поддержки в вопросе бессонницы. Тогда он решился отправиться в немыслимое путешествие по длинному темному коридору в спальню родителей (тогда еще Феликс и Мария ночи проводили вместе).
Путь туда Себастьян прекрасно запомнил, хотя двигался все время по прямой. Тьма, окружающая его, представлялась ему не цельной, но состоящей из множества сгустков, теней, демонов, только и ждущих, когда он оступиться, или покажет свой страх. Почему-то такие условия ставило выдуманным демонам его сознание, он играл со своими страхами в игру. Если оступиться, или побежит, - значит проиграл; значит, не заслужил права жить: тогда демоны набросятся на него и разорвут в клочья. Что мешает им сделать это в любой момент, мальчик не мог объяснить даже себе. Он и не пытался это сделать, для Себастьяна это было неким фактом, условностью, с которой он имел дело. Все, что Себастьян сам от себя требовал, чтобы не быть съеденным, - тихо и спокойно пройти по коридору из одного конца его в другой. Чего он сделать, конечно же, не смог. Ближе к середине коридора Себастьяна испугал раздавшийся вдруг резкий звук. Словно лошадь всхрапнула над его ухом (находился он тогда рядом с комнатой Манфреда). Себастьяна всего передернуло от этого звука, и он с визгом побежал вперед, разбудив всех домашних.
Ему тогда здорово досталось: выяснив в чем дело, разъяренный отец запер Себастьяна в чулане (это было еще до того, как кабинет Феликса переместили туда), выпустив его оттуда лишь к обеду следующего дня. Надо ли говорить, что после того наказания страхи мальчика лишь усугубились? Принятые Феликсом меры мало того, что не помогли, оно придали ночным демонам Себастьяна четкие формы, искаженные злобой лица его близких. С тех пор демоны не оставляли мальчика, они - те самые кошмары, которых он так боялся впустить к себе в комнату.
***
Встав с кровати, Себастьян подошел к окну. Он думал о сне, из уз которого вырвался; о сне - но не о кошмаре. Даже с учетом всего произошедшего, всего того ужаса, что он испытал, Себастьян не мог назвать сон кошмаром, равно как и не мог он, конечно, назвать его сладкими грезами. Увиденное им было чем-то вне определений, чем-то, не подпадающим под рамки ни одного из множества стереотипов, уже сейчас сомкнувшихся вокруг головы юного еще Себастьяна стальными кольцами косности, чему во многом способствовали воспитание, образование и пускай и ограниченная домашними стенами, но все же жизнь в обществе.
Бывают сны пустые, блеклые - такие сны мы склонны забывать сразу после пробуждения, но случаются сны редкой ясности, сны, вроде этих, мы помним и много лет после того, как впервые увидели их. Этот сон, чем бы он в действительности не был, Себастьян отнес ко второй категории снов, что было с его стороны ошибкой, но ошибкой простительной, ожидаемой и неминуемой. Неминуемым, впоследствии, казалось Себастьяну и все то, что произошло с ним в дальнейшем. Много еще раз он потом вспоминал с чего все началось, прокручивал знаковые моменты в голове
За окном по-прежнему была ночь, причем ночь глубокая. А если конкретно - то неопределенное время в безлунную ночь между полуночью и рассветом, когда пьяные дебоширы уже уснули, набуянившись вдоволь, а дворовые шавки еще не залаяли. Такая же глубокая, безлунная ночь была и семь лет назад, когда Себастьян отважился выйти в коридор до рассвета, чего с тех пор так ни разу и не сделал. Это сходство между той и нынешней ночью, а также послевкусие страха от пережитого во сне падения и паралича, предшествующего ему, взбудоражили мальчика еще сильнее, особенно после того, как он связал все испытанное в единый узел чувств и воспоминаний. С того момента Себастьян точно был уверен, что заснуть до рассвета уже не сможет, а там, глядишь, и новый день пожалует, который ему, страдающему бессонницей, как-то предстоит пережить, не подавая виду перед взрослыми. Себастьяна не заботило то, что он не может заснуть. Мальчик не знал последствий затяжной бессонницы, а волновала его только Мария и то, как она отреагирует на его непослушание (ведь именно так бы назвала мать Себастьяна случившееся, узнай она о нем).