Но Амаласунту уже было не остановить.
– Смею! Мой отец был королем, а твой – дровосеком!
Это было как удар в лицо. Гвендилена почувствовала сжимающую боль в груди, в глазах на мгновение потемнело, и она с трудом сумела устоять на ногах.
– Он был старшим лесничим… – вымолвила она и не узнала свой голос – таким слабым и робким он ей показался.
– Старшим лесничим! – фыркнула Амаласунта. – О да, это совершенно меняет дело!
Дочь стояла перед ней, уперев руки в бока, похожая на осу в своем черно-желтом бархатном платье – тонкая, дрожащая от ненависти…
Гвендилена чувствовала, как ее переполняет гнев. Не помня себя, она замахнулась… Хлесткий звук пощечины отозвался гулким эхом. Рука будто сама вцепилась в темные вьющиеся волосы дочери. Ярость рвалась наружу, и злые слова выплескивали все, что накопилось на душе:
– Да, я незнатного рода… Да, мой отец был егерем и лесником, приносил домой дичь и порой продавал дрова, тайком срубленные в лесу! Я была служанкой, чистила котлы и носила платья, перешитые из мешковины… Но я вышла замуж за короля, а ты не смогла!
Амаласунта не ожидала такого. Но не боль была причиной того, что в ее глазах плескался страх. В этот миг Гвендилена готова была убить ее, и дочь почувствовала это.
– Отпусти… Отпусти меня! – тихим, каким-то задушенным голосом взмолилась она.
Гвендилена выпустила волосы дочери и устало сказала:
– А теперь убирайся. Можешь делать что хочешь, но я больше не желаю тебя видеть.
Амаласунта кое-как дрожащими руками поправила сбившуюся прическу и торопливо выбежала прочь, подхватив пышные юбки. Гвендилена не повернула головы, чтобы посмотреть ей вслед, но в груди что-то сжалось, болезненно и остро… А потом разлетелось на тысячу осколков.
Глава 12
С того дня Гвендилена стала тихой, задумчивой и почти перестала выходить из своих покоев. Этой зимой умер майордом Скаларий, без хозяйского присмотра замок окончательно обветшал, слуги стали ленивы и вороваты, но ей было все равно.
Она не замечала, как зимние снегопады сменились первой капелью. За окном бушевала весна, деревья покрывались листвой, звенели птичьи голоса, и сам воздух, что просачивался в духоту ее спальни сквозь приоткрытое окно, был таким пьянящим, вкрадчиво-нежным…
Раньше Гвендилена всегда любила весну и каждый раз чувствовала себя обновленной, помолодевшей и свежей, но сейчас не ощущала ничего, кроме усталости и досады, а главное – странной внутренней опустошенности, словно ей вдруг стало незачем жить.
Тяжелее всего было по ночам. Стоило лишь смежить веки, и спальню наполняли непрошеные гости. Зыбкие тени возникали из воздуха, обретали человеческие черты и проходили перед ней длинной чередой. Айя, бледная и прекрасная, в подвенечном платье, вышитом матерью, с кровоточащей раной на виске; Лейр Сладкоголосый гордо вскидывал голову, отбрасывая назад золотистые кудри, – вместо глаз у него зияли кровавые пустые провалы, но сейчас его, похоже, это не особенно беспокоило; Людрих, безобразно раздутый, с гримасой страдания на посиневшем лице; принцесса Эвина в белом одеянии с расплывшимися алыми пятнами; Римеран и Теобальд с окровавленными кинжалами; Хильдегард с маленькой вышитой подушкой в руках; Альдерик с черным шелковым шнурком на шее; Гила, держащая запечатанный конверт… Последним шел маленький Гердвин с красным яблоком в ладошке, и от его взгляда, от доверчивой и нежной улыбки, обнажающей чуть косой передний зубик, у Гвендилены просто сердце переворачивалось.
Они обступали ее постель и всю ночь до рассвета стояли молча, глядя на нее. Исчезали они только с рассветом, и лишь тогда Гвендилена могла поспать немного. Напрасно она пробовала зажигать свечи, приказывала служанкам ложиться спать у порога, окуривала спальню травой геер, отгоняющей злых духов, и даже как-то позвала священника из храма Радующихся Сердец – того самого, что когда-то венчал ее с Хильдегардом. Он скороговоркой пробормотал несколько молитв, побрызгал вокруг освященной водой, но потом почему-то испугался и поспешил уехать, даже отказавшись от обеда и вина.
Но и днем было не легче. Гвендилена не чувствовала себя больной, но в ней словно сломалось что-то. Порой она даже не вставала с постели и целый день проводила, занятая собственными невеселыми мыслями. Она вспоминала всю прошедшую жизнь, день за днем, и недоумевала. Борьба, страдания – зачем все это было? Неужели только для того, чтобы лежать под шелковым балдахином, безучастно смотреть в окно и ждать неизвестно чего?
А что впереди? Только смерть… Но даже не это пугало ее больше всего. Гораздо сильнее Гвендилену тревожила мысль: а вдруг там, за гранью, где каждый из живущих заканчивает земное существование, и в самом деле что-то есть?