Про таймери-гивез Вилерд рассказывал особенно часто и охотно. Видно, поездки в столицу были для него самыми яркими и запоминающимися событиями!
– Такое дело… Столица – это тебе, понимаешь, не деревня! Дороги мощеные, дома каменные. Как приезжаем, значит, сразу не на постоялый двор какой-нибудь, а прямо в королевский замок! Там ешь-пей от пуза, всего вдоволь – и мяса, и хлеба, и пива… А благородные господа запираются в большом зале и говорят до поздней ночи, а бывает, и до утра. И помешать им никто не моги, хоть гори крыша над головой! Государственное дело, понимать надо. Как закончат – кидают в очаг сырые дрова, чтобы, значит, дым густой валил. Тогда слуги сразу как всполошатся, как забегают – умора глядеть! Несут, значит, господам всякой снеди – и кабанов на вертеле, и дичь, и заморские фрукты, и вина самолучшего, музыкантов ведут, фокусников, танцовщиц… И такое начинается!
На этом месте Вилерд обычно закатывал глаза, выдерживал эффектную паузу и заканчивал свой рассказ всегда одинаково:
– Столица, понимаешь! Королевский двор!
Обычно господин граф возвращался домой вскоре после Йома… Но не в этот раз. Не вернулся он ни к Рождению Солнца, ни к празднику Соловин, после которого начинаются полевые работы. Это было очень странно – обычно он считал своим долгом выпить кружку пива и пожелать своим поселянам доброго урожая! Господин граф всегда строго следовал старым обычаям.
Вестей от него не было, и по деревне поползли нехорошие слухи. Болтали всякое – одни говорили, что граф тяжко занемог, другие – что он стал жертвой банды разбойников, орудующих на большой дороге… Таким болтунам, впрочем, никто не верил – не такой был человек граф Ральхингер, чтобы дать себя убить ватаге каких-то оборванцев! Да и вооруженные молодцы из его свиты, что, как обычно, отправились сопровождать господина, недаром хлеб едят.
Но все равно – ощущение тревоги и приближающегося несчастья с каждым днем становилось все сильнее. Беспричинно выли цепные собаки и плакали дети по ночам, у Шерата, деревенского старосты, корова родила двухголового теленка, и в ночь перед Равноденствием, с которой начинают отсчет следующего года, в небе видели Хвостатую Звезду, что, безусловно, было недобрым знаком. Последний раз такое случалось лет двести назад, в царствование блаженной памяти короля Агесира Доброго, перед нашествием варваров-тойренов…
И граф все не возвращался. Госпожа Вердана, его супруга, приказала монахиням в обители Всех Богов молиться за здравие мужа и его скорейшее возвращение. Она и сама приезжала в храм – разряженная в шелк и бархат, горделивая и прекрасная, как всегда… Но даже монахини заметили, что ее лицо залила бледность, под глазами залегли синие тени, и глаза – красные, воспаленные, с опухшими веками – глядели тоскливо и почти обреченно.
Правда, злые языки болтали, что ночью, тайком, графиня послала своих слуг за старой Аливель и сулила большие деньги, если та скажет ей о судьбе мужа. Разбив сырое яйцо в стакан с водой, старуха долго всматривалась в него, будто искала только ей ведомые приметы, а потом скорбно поджала губы и начертала на высоком и чистом лбу графини косой крест – вдовий знак. И гордая госпожа не рассердилась на такую фамильярность, не приказала прогнать дерзкую прочь или наказать ее!
Что было дальше – никто доподлинно не знал. Слугам приказано было удалиться, но любопытная горничная по имени Ферла клялась, что видела, как графиня рыдала на плече Аливель, уткнувшись лицом в ее лохмотья, а старуха все гладила ее по плечу и что-то шептала на ухо.
Неизвестно, правда это или нет, на следующее утро госпожа Вердана приказала запрягать лошадей и спешно куда-то уехала в сопровождении нескольких самых доверенных слуг, взяв с собой лишь маленького сына да шкатулку с драгоценностями.
Графская усадьба, оставшаяся без хозяев, на удивление быстро пришла в запустение. Старинный дом, родовое гнездо многих поколений, выглядел так, будто из него ушла жизнь. Слуги бесцельно бродили по комнатам, не зная, что делать дальше. Одни – впрочем, немногие! – уходили прочь, куда глаза глядят, другие, особо предприимчивые, тащили все, что попадется под руку, но были и такие, кто предпочел остаться и надеяться на лучшее, несмотря ни на что.
Старая Аливель с тех пор как будто лишилась последних остатков разума. Она целыми днями бродила по деревне, повторяя: «Бегите! Бегите прочь… Может быть, еще успеете!» Односельчане в испуге шарахались от нее. Одни спешили осенить себя обережным знаком, другие шептали молитвы или сплевывали в сторону, отгоняя злых духов. Поговаривали о том, что ведьму давно пора бы утопить, зашив в мешок, или, по крайней мере, прогнать прочь из деревни, но исполнить это никто не решился – слишком силен был страх перед ее чарами. В конце концов даже горячие головы сочли за лучшее оставить старуху в покое.