– Хорошо… А теперь – прочь отсюда! Незачем пугать детей и женщин понапрасну.
Стражники поспешно удалились. Анграйв окинул взглядом испуганные, растерянные, заплаканные лица фрейлин и служанок.
– Уберите отсюда детей! – распорядился он. – Да поживее! Как говорят, «у маленьких кувшинов большие уши»! Им не следует слышать того, что будет сказано здесь. Все-таки речь идет об их матери.
Словно спохватившись и вспомнив о своих обязанностях, няньки захлопотали вокруг мальчиков и поспешно вывели их прочь. Удовлетворенно хмыкнув, Анграйв продолжал:
– Итак, да будет вам всем известно – принцесса Эвина подозревается в измене. По приказу принца Хильдегарда, ее супруга, на время дознания она вместе с младенцем, рожденным ею, будет заключена в Северной башне. При ней останется только одна служанка, прочим же приближенным запрещено видеть ее и говорить с ней.
– А что будет с нами? – тоненько пискнула фрейлина Эма. Совсем юная, она казалась сейчас испуганной девочкой…
Файла, вечная подруга-соперница, ткнула ее локтем в бок и прошипела на ухо: «Молчи, глупая!» – но Анграйв даже бровью не повел.
– Это зависит от того, что станет с вашей госпожой, – он говорил размеренно и терпеливо, но в голосе его слышалось нечто такое, от чего у девушек мурашки бежали по спине, – если ее невиновность будет доказана, все останется по-прежнему. Если же нет – благородных девиц отправят по домам, к родителям, а для служанок в замке всегда найдется работа.
Вокруг послышались горестные вздохи и даже сдавленные всхлипывания. Принцесса всегда была добра и щедра к своим фрейлинам, а потому сменить веселую жизнь и не слишком обременительную службу на возвращение в родной дом согласились бы немногие… Даже к служанкам Эвина была снисходительна, и их никогда не ругали и не наказывали понапрасну!
Анграйв выдержал долгую паузу и заговорил снова – медленно, размеренно, будто взвешивая каждое слово:
– И наконец, самое важное. В случае если вам что-либо известно об измене вашей госпожи ее супругу, вы обязаны рассказать всю правду! За утаивание сведений, имеющих значение для дела, равно как и за ложный донос, вы будете наказаны по всей строгости закона.
Он повернулся на каблуках и направился к выходу, громко топая тяжелыми сапогами. Девушки наблюдали за ним, затаив дыхание… Уже взявшись за дверную ручку, Анграйв вдруг остановился, словно вспомнив нечто важное.
– И вот что еще, дамы и девицы… Та из вас, что расскажет правду о своей госпоже, не пожалеет об этом! Только правду… Вы поняли меня?
К вечеру переполох в покоях принцессы немного поутих. Несмотря на случившееся, надо было жить дальше и что-то делать… Фрейлины и служанки лихорадочно спешили навести порядок, разложить вещи по местам, словно старались сделать вид, что ничего не случилось. Отчего-то получалось плохо, и комнаты, несмотря на все старания, выглядели покинутыми и сиротливыми, словно вместе с хозяйкой их покинула жизнь и душа.
Дети требовали немало внимания и заботы. Маленький Альдерик капризничал, непрерывно хныкал, отказывался от еды, а к вечеру и вовсе разболелся и слег в постель. Принц Римеран держался лучше, но он не отходил от Гвендилены ни на шаг и требовал, чтобы она снова и снова рассказывала ему сказки – одни и те же, что он слышал уже не раз… Уже засыпая, он все еще продолжал крепко держать ее за руку, так что Гвендилена с трудом высвободилась из его цепких пальчиков.
Уложив ребенка, она и сама еле держалась на ногах от усталости. Очень хотелось спать, но первым делом надо было наконец избавиться от проклятой подвязки!
Вероятнее всего, сейчас это было бы самым лучшим решением, но, сделав всего несколько шагов и чуть подумав, она направилась совсем в другую сторону. У нее оставалось еще одно дело – может быть, самое неприятное за этот долгий, бесконечно долгий день.
Входя в просторную комнату с белеными стенами и сводчатым потолком – рабочий кабинет и постоянное обиталище майордома Скалария, – Гвендилена почувствовала внутренний трепет. Она вспомнила, как оказалась здесь впервые вместе с другими невольниками, привезенными из Терегиста, и на миг ощутила себя такой, как тогда, – измученной, грязной, голодной, обреченной на рабство.
«Это было давно, – твердила она себе, – это было давно, в другой жизни, не со мной…»
Склонившись над толстой счетной книгой, Скаларий что-то писал. Время от времени он отвлекался для того, чтобы сделать какие-то подсчеты, перекладывая разноцветные камешки на доске, расчерченной на клетки, потом снова углублялся в свои записи.
Наконец, заметив ее присутствие, Скаларий поднял голову и вопросительно посмотрел на нее.