Наталья Александрова
Венец многобрачия
Гораций потащил меня в кусты. Я почти не сопротивлялась: попробуйте сопротивляться, когда вас тащит в кусты угрюмый ротвейлер шести лет от роду – а я на вас посмотрю. К счастью, на мне была роскошная непромокаемая и почти пуленепробиваемая куртка береговой охраны Лос-Анджелеса – ее подарил мне мой муж Олег именно для таких случаев – не для того, чтобы тащили в кусты, а чтобы гулять с Горацием.
Эта береговая куртка была замечательного яркого желто-оранжевого цвета, который в другое время года виден на расстоянии ста – ста двадцати километров, потому что для береговой охраны Лос-Анджелеса это, по-видимому, важно. Но сейчас, сентябрьским погожим утром, в Сосновке все было таким же ослепительно желто-оранжевым, и мою куртку вполне можно было считать маскхалатом. Я нагнулась, чтобы разглядеть, что такого интересного нашел в кустах Гораций, но не увидела ничего, кроме опавших листьев, веток и корней. Видимо, он просто обследовал визитные карточки своих соплеменников – можно так выразиться про собак?
Я рассердилась на Горация и подняла голову. Недалеко от места, где мы стояли, была еще одна аллея – не та, с которой меня уволок наглый ротвейлер, а другая, отделенная от нас густыми, почти непроходимыми кустами шиповника, но я могла видеть сквозь кусты все, что там происходило.
А происходило там вот что.
На скамейке спиной ко мне сидела довольно элегантная дама среднего, скажем так, возраста. Я эту женщину сразу узнала, точнее, сначала я узнала ее замечательное голландское пальто, темно-серое, с чуть заметным седоватым ворсом. Это пальто и эти хорошо уложенные рыжеватые волосы, не короткие и не длинные, я пару раз видела в своем подъезде. Дама была моей соседкой, точнее, соседкой Валентина Сергеевича. И вот сейчас она сидит утром в Сосновке, одна… Впрочем, она всегда была одна. Живет человек один, как я, например… Хотя у меня есть Гораций.
Но тут к даме подсел мужчина. Неприятный такой мужчина… Что в нем было такого неприятного, я бы не смогла отчетливо сформулировать, но он был неприятный, уж вы мне поверьте. Мне были видны только его спина и затылок, вот этот затылок с круглой плешью, как говорят в народе – «от чужих подушек», – и показался мне неприятным. Мужчина заговорил с дамой, она повернулась к нему в профиль, и опять я не разглядела толком ее лица, потому что волосы были так уложены, что закрывали часть щеки и виден был только нос. Но все равно, это была она, соседка Валентина Сергеевича.
Слов не было слышно, ведь мы с Горацием находились достаточно далеко, но видно было очень хорошо. Мужчина поднял руку и как-то слишком фамильярно протянул ее к женщине. Я подумала, что сейчас эта дама, такая солидная и чопорная, поставит наглеца на место, но она не шевельнулась. Я с интересом за ней наблюдала, и мне все меньше и меньше нравилось то, что я вижу. Дама совершенно не шевелилась. То есть ну просто абсолютно. Живой человек не может быть настолько неподвижен.
Неподалеку послышалось тарахтенье мотора, и на аллее, где я видела сидящую даму, появился мотороллер с прицепом – такой, знаете, маленький смешной грузовичок, на котором в садах и парках возят всякий инвентарь – лопаты, грабли, а осенью увозят опавшие листья и прочий мусор. Водитель мотороллера, молодой спортивный парень в комбинезоне, подбежал к скамье… И в это время чертов ротвейлер, который разнюхал в этих кустах все, что его интересовало, так сильно дернул поводок, что я не удержалась, шлепнулась на опавшие листья и продолжила прогулку волоком. Однако что-то подсказало мне не орать на Горация сразу, а подождать, пока он не оттащит меня на достаточное расстояние. Наконец я тихонько шикнула «Тпру-у!» и затормозила. Потом намотала поводок на руку и осторожно приподнялась. С этого места видно было плохо, я заметила только, что парень в комбинезоне и мужчина яростно бросают в кузов грузовичка опавшие листья. Они быстро закончили свое дело и уехали.
Я стояла как громом пораженная. По всему выходило, что только что на моих глазах те двое прикончили женщину, да не просто какую-то постороннюю, а соседку. Правда, я ни разу с ней не разговаривала и даже не знала, как ее зовут, но все равно, дело же не в этом.
Гораций вдруг залился приветственным лаем, увидев вблизи какую-то постороннюю беспородную псину. Все-таки вкус у этого ротвейлера ужасный! Но, однако, надо уносить ноги. Во всех детективах пишут, что свидетелей никто не любит оставлять. Пообещав Горацию дома устроить хорошую трепку, стараясь не шуметь, я пробралась сквозь кусты на ту аллею, откуда меня утащил наглый пес, и устремилась к выходу из парка. Гораций даже не протестовал, видно, понял, что я не шучу, и мрачно потрусил рядом.