Пока Зорчиха собирала пожитки, для женщин отыскали кибитку. После обеда тронулись в путь. Никто их не задерживал: юные князья Юрий и Вячеслав то ли не успели вовремя узнать об отъезде, то ли не решились вмешаться. Игуменья Юхимия благословила в дорогу, и вот уже кибитка выехала на разбитые плахи Апраксиной улицы. Прямислава смотрела в щель наружу, и сердце у нее учащенно билось. Она не помнила ни Смоленска, в котором родилась, ни Турова, из которого ее выдавали замуж, и Берестье стал для нее почти родным городом, единственным хорошо знакомым и привычным. Как часто за эти семь лет она проходила здесь под охраной одной только няньки, а теперь ее провожает целый отряд с воеводой! Еще сегодня утром она не догадывалась, что ей придется так скоро покинуть не только монастырь, но и город. Надолго ли? А может, навсегда? Едет ли она всего лишь повидаться с отцом или судьба ее, казалось бы, навек определенная еще в детстве, решительно меняется?
– Дружба-то вся, выходит, врозь! – бормотала Зорчиха. – И дружба врозь, и родство все врозь.
Прямислава молчала. Родство тем и трудно, что родичи жаждут владеть наследством общего предка и все имеют право на одно и то же. Вокруг Киева, Новгорода, всех русских городов вечно кипит соперничество. Кто старше: младший брат прежнего князя или его сын? Один указывает на более близкую степень родства, а другой на свои седые волосы, и каждый отстаивает свое право старшинства. А так как дядя нередко бывает моложе племянника, а двоюродный дед может оказаться ровесником внука, то разобрать, кто ближе к вожделенному столу, порой мудрено. Кто мечом дотянется, тот и владей. И дерутся эти родичи с такой яростью, что за ними не угнаться и злейшим врагам.
Но вот Берестье давно осталось позади, густели сумерки, а отряд все ехал. Зорчиха дремала, Прямиславу же разбирало беспокойство. Судя по личику Крести, едва видному в темноте кибитки, по ее вздохам и по тому, как она елозила на месте, ей тоже было тревожно. За эти семь лет Прямислава ни одной ночи не провела вне стен Апраксина монастыря, а бедная Крестя давно свыклась с мыслью, что ни в каком другом месте ей отныне не жить – до тех самых пор, пока из кельи не переселят рабу Божью в домовинку. Оказаться ночью посреди чиста поля им обеим было непривычно и тревожно, и хотелось поскорее найти хоть какой-нибудь приют. Вид бескрайнего темнеющего неба, свежий ветер на просторе и далекие крики сов в роще сами по себе были для них приключением.
– Потерпи, княжна, скоро отдыхать будем! – К кибитке приблизился верхом боярин Милюта. – Ждет ведь нас князь, вот я и хочу засветло побольше проехать, чтобы завтра хоть к сумеркам на месте быть. По-хорошему тут дороги на три дня, да ведь поспешать надо! У нас еще Туров впереди.
– Бог милостив, поспеем! Торопливый! – ворчала Зорчиха, когда воевода ускакал к голове строя. – Не ехать же в такую темень, тут шею-то себе свернешь, не заметишь!
Но они все ехали, чуть ли не на ощупь, пока не добрались до сельца из пяти-шести дворов. Видно, кто-то из дружины знал, что оно здесь: в темноте приметить низкие избушки, где за окошками давно погасли лучины, было никак невозможно. Где-то внизу текла невидимая речка, над обрывом поднимались вершины огромных старых ив. Деревья качали на ночном ветру своими растрепанными головами, и непривычной к такому Прямиславе было жутко на них смотреть. Даже вспомнилась Баба-Яга, про которую Зорчиха рассказывала ей еще дома, в Смоленске. И убогие избушки под перекошенными соломенными кровлями казались такими же загадочными и жутковатыми, как жилье Бабы-Яги, где на каждом колу тына торчала человеческая голова…
Отроки Милюты спешились и принялись колотить во все двери разом. Везде давно спали и отворяли весьма неохотно. В моргающих со сна, хмурых смердах в длинных серых рубашках уже не было ничего жуткого или загадочного; нежданным гостям не слишком обрадовались, но с вооруженным отрядом не поспоришь. Вскоре Прямиславу, Крестю и Зорчиху уже ввели в какую-то хатенку. Полусонные, недовольные и встревоженные хозяева столпились в дальнем углу у печки. Мигая при свете зажженных лучин, дети таращили глаза на незнакомцев.
– Ступай во двор, отец, в телеге поспишь, не зима! – уверенно распоряжался Милюта. – Не ворчи, заплатим. Завтра на рассвете дальше поедем, никто вас не тронет. Ну, давай шевелись, у меня люди устали!
Было душно, утварь выглядела жалко, и Прямислава удивилась бы, если бы узнала, что для них выбрали самую лучшую избу во всем селе. Освобожденную хозяйскую лежанку предоставили женщинам, отроки заняли полати и лавки. Прямислава и Крестя с сомнением оглядывали тощие подушки и помятые одеяла, пахнущие чужими людьми, но выбирать не приходилось: очень хотелось спать. Не считая позабытого детства, та и другая впервые укладывались где-то, кроме старой привычной кельи. Крестя приткнулась к стенке, Прямислава улеглась в середине, а заботливый Милюта поверх жалкого хозяйского одеяла накрыл трех странниц двумя теплыми шерстяными плащами.