Выбрать главу

Дружину и челядь Юрий увел с собой. Прислал он и за женой, но Прямислава наотрез отказалась ехать. Княгиню приводила в негодование мысль, что ее пытаются заставить за спиной у отца участвовать в захвате его владений, а кроме того, она не желала видеть Юрия Ярославича, который променял ее на купленных холопок, и не похоже, чтобы раскаялся! Конечно, она была бы вовсе не прочь снова оказаться в Турове, но не таким же образом! Мать умерла, сестру Верхуславу тоже выдали замуж, и в городе ее детства Прямиславу никто не ждал.

Юрий не настаивал, чтобы жена его сопровождала. Казалось, за своими пирушками он не замечал, как идет время, и продолжал думать, будто в Апраксино-Мухавецком монастыре живет десятилетняя девочка.

После отъезда князя Прямислава с Зорчихой каждый день бывали в городе: то на торгу, то на службе в Успенском соборе. Новостей хватало. Рассказывали, что владимирский князь Андрей – родной дядя Прямиславы по отцу – обновляет укрепления города, хотя его главный враг, князь Ярославец, уже погребен внутри, в соборе. Володарь перемышльский готовится идти воевать ляхов, чтобы отомстить им за постоянные набеги. Вот только по брату поминки справит – умер Василько теребовльский, много лет назад злодейски ослепленный недругами. Но ни из Турова, ни от ушедшего в Угорщину Вячеслава вестей не приходило.

В Берестье пожаловали новые князья, Юрий и Вячеслав. Кормилец их, боярин Нежата, являл собой образец учтивости и богобоязненности, поэтому на другой же день оба приехали в Апраксин-Мухавецкий монастырь. Братья были послушными и рассудительными отроками, отменно обученными Священному Писанию. С игуменьей Юхимией они обходились весьма почтительно и обещались во всех делах спрашивать ее совета.

Боярин Нежата подтвердил, что Юрий благополучно приехал в Туров, там его радостно встретили и устроили на княжьем дворе. Но попутно туровцы послали к владимирскому князю Андрею и просили быть им «вместо отца».

– А значит, боятся, что киевский князь им головы снесет! – злорадно воскликнула Прямислава. – Или мой отец вернется, и тогда им не поздоровится, вот и хотят себе во Владимире защиту найти. Зря надеются! Не будет Андрей предателям против родного старшего брата помогать!

– Грех тебе так говорить, княгиня! – прервала ее игуменья. – Грех на своего мужа венчанного беду звать!

– А радоваться, что отец мой ворами будет ограблен и оскорблен – не грех? – воинственно отозвалась Прямислава. – Я отца своего почитаю, а вору добра желать не могу, хоть он мне муж, хоть кто! Сам-то Юрий помнит, что он мой муж? Да он меня на улице встретит – не узнает!

– Что же ты с ним не поехала, ведь звал!

– Дом отца моего расхищать звал? Не дозовется, пусть хоть охрипнет! Вот вернется отец…

Прямислава запнулась. Если Юрия Ярославича ждет гибель, он и ее утянет за собой. Ведь где ей взять другой судьбы, коли Бог их сочетал? Но сочувствовать бессовестному мужу она не собиралась и отказывалась мириться с этим захватом.

Взбудораженная и разгоряченная этими мыслями и разговорами, Прямислава не могла заснуть и полночи ворочалась на тощем монастырском тюфяке. А за окошком царствовала весна, цвела черемуха, из-за отволоченной заслонки тянуло свежими, сладкими, будоражащими запахами, от которых на сердце становилось тревожно и радостно. Мысли о престолах и войнах отступали: это не главное, ей нужно думать о другом, иначе она упустит самое важное в жизни. Но что? Лежа с закрытыми глазами, Прямислава жадно вдыхала запахи весны, стараясь уловить тайну. Грудь ее расширялась, будто пытаясь втянуть весь сладкий воздух ночи, не упустить ни капли. Хотелось куда-то бежать, кого-то искать, лететь, как ветер, над темной влажной землей, над свежими травами, над рекой, в которой отражается луна… И ее беспокойные порывы не имели к борьбе за престолы уже никакого отношения.

Но она, венчанная жена незнакомого и нелюбимого человека, и ему-то ненужная, была заперта в своей уже решенной и навсегда определенной судьбе, в монастырских бревенчатых стенах. А от весны ей оставались лишь призрачные дуновения из-за неплотно задвинутой заслонки.

И где-то совсем далеко, в темной ночной стране, словно голос ее бессловесной и неясной тоски, выли волки…

* * *
Западные рубежи Перемышльского княжества, тогда же

Где-то поблизости выл волк – гулким, протяжным, низким голосом, идущим, казалось, из самой глубины звериного сердца. Ростислав лежал на походной овчинной подстилке возле костра, укрывшись теплым плащом из толстой шерсти, и слушал, завороженный колдовством прохладной весенней ночи. В такие ночи он не помнил о Перемышле, о поколениях предков-христиан и ощущал себя половцем, одним из тех не знающих стен и городов вольных людей, на которых так походил лицом. В Половецком Поле он никогда не был, а в соплеменниках матери привык видеть врагов, с которыми уже не раз приходилось воевать. Но в такие ночи, когда волчий вой воскрешал в его памяти диковинные предания про деда Боняка, в нем просыпалась дикая стихийная сила – должно быть, та самая, что когда-то в старину позволяла людям перекидываться в зверей. Ведь умел же полоцкий князь Всеслав превращаться в волка, горностая, тура, даже в Огненного Змея. И Волх, сын первого ладожского князя Словена, тоже умел. Вот стать бы сейчас Огненным Змеем или хотя бы обычным серым волком – уж он тогда не лежал бы в ночном стане, где только лошади всхрапывают и дозорные негромко переговариваются, чтобы не дать друг другу заснуть. Он бы вскочил на четыре сильные лапы и бесшумно исчез во тьме, только серый хвост мелькнул бы. За ночь он успел бы обежать все западные пределы, нашел бы ляшские дружины, что тайком подбираются к перемышльским землям, а там… Если бы еще уметь всю дружину оборачивать волками, то можно прокрасться к вражескому стану, порвать людей и коней, так что потом и битвы никакой не понадобится…