Так будет столетиями.
Георгий Франдзи описывает, что происходило в Св. Софии в конце мая 1453 года:
«Храм прекрасный и из прекрасных прекраснейший! Внутри его запретных святилищ, а также на их жертвенниках и трапезах, турки ели и пили. И на них же приводили в исполнение и осуществляли свои развратные намерения и похоти с женщинами, девицами и мальчиками».
Было бы странно, если бы мальчик из хорошего дома, но лишённый высочайших покровителей, наоборот: ищущий такого покровительства всеми силами, оказался бы не вовлечён в подобные… развлечения.
— Вот и хорошо. Искушённый в любовных играх раб сможет доставить господину своему много новых приятственных впечатлений. Вон там на полке — корчажка с маслом. Смажь-ка дырочку. Для приятственности.
Не могу сказать, что его движения свидетельствовали об автоматизме, достигаемом многочисленными повторениями. Однако суть предмета была ему вполне знакома и особых страхов не вызывала. Он даже попытался зазывно глянуть на меня через плечо.
Ресницы у него хороши. Длинные, чёрные, густые. Но, деточка, я же помню как я сам подобные манёвры маневрировал. И что при этом думал.
Заглянул в парилку.
— Возьми-ка шайку с мочалкой и тащи сюда.
Парень старательно держал порно-угодливую улыбку, но соображал тяжело: пойло моё его догнало. Я оборвал пару длинных матерчатых завязок с мочалки, привязал ему кисти рук к ошейнику, к самому ошейнику — верёвочку.
— Ну-ка, коленками на ступеньку, грудкой на половичок.
Парилка уже остыла, но половичок на полок надо бросить. Чтоб не обжёгся. Я, конечно, собираюсь его «жарить». Но не поджаривать же!
Прокинул верёвочку сквозь щель в досках. Затянул так, что он лицом почти впечатался в полок, прикрытый рядниной.
— Ну что ж, раб мой Севушка, привалило к тебе великое счастье. Господин твой решил тебя… помыть. Как добрый воин моет резвого коня на походе. Надеясь, что верный конь привезёт хозяина к славе и увезёт от беды. Ты как, чувствуешь себя лошадкой?
— Я… господине… я всегда…
— Тпру. Стой спокойно.
Я намыливал, смывал и натирал это белое, мягкое, несколько пухловатое тело. Которое закончит свой мирской путь через сорок три года в Андреевском приделе Успенского собора во Владимире.
Тело охало и ахало, краснело, от довольно жёсткой мочалки, но терпело. И вдруг затихло. Я не сразу понял причину такого напряжённого внимания к моим действиям. Потом дошло.
Намыливая приуготовляемую к скорому употреблению высокоблагородную задницу, я, по привычке моей к перфекционизму, несколько расширил зону омовения. Широко расставленные ляжки будущего (в РИ) Великого Князя открывали доступ к… к его архитектурным излишествам. Я не имею в виду аркатурный колончатый пояс в построенном Всеволодом в свою честь, в смысле: в честь своего святого, Димитриевском соборе во Владимире.
Нет, часть тела, которую я надраиваю мочалкой, не столь эстетически выразительна. Но куда драгоценнее для Руси/России, всех шестисот прекрасных белокаменных барельефов собора, изображающих святых, мифических и реальных животных.
Картинка недавнего выдаивания епископа Туровского перед имитацией Голгофы мелькнула перед внутренним взором.
Вспомнилась мне и более давняя здешняя личная история. Когда в Пердуновке поп Геннадий поймал меня возле своей лодки и, оседлав и чуть не раздавив своей тушей тощего тогда мальчонку, радостно рвал и мял мой… мои части тела. Пребывая в восторге от ощущения полной власти, от беззащитности и беспомощности обидчика. От пьянящего чувства исполняющейся мести.
Ошибся Гена. Заигрался. Убил я его.
Поп тогда наслаждался моими мучениями. Причиняемой мне болью, моим страхом перед ним. У меня нет злобы к Всеволоду, нет «жажды мщения». Но какие блистательные возможности открывает этот процесс!
Я крутил в кулаке небольшие кусочки живого мяса и постепенно впадал в эйфорию. Просто пьянел от восторга! Не так, как «хрипатый» в «Иерусалимской пещере» — значительно сильнее. Исторически-процессуально!
Только истинные попандопулы могут понять мои эмоции!
«Дайте мне точку опоры и я переверну мир!» — восклицал Архимед, разобравшись с правилом рычага.
У меня в кулаке — рычаг. Которым можно перевернуть весь мир! Ибо какой мир без России? Или — с другой Россией?