— Ну, чего глядишь. Давай, шагай.
Кирилл, отклоняясь от меча, попытался отшагнуть. Лежащий взвыл, продолжая крепко обнимал его ноги. Епископ замахал руками, ойкнул и ляпнулся на задницу.
Суетливо суча ножками, с которых слетели туфли, попадая пятками в лицо лежащему, он принялся отползать задом. Рыжий панически возопил:
— Господине! Владыко! Не бросай! Львам рыкающим на растерзание! Отче! Не отставляй! Защити! Спаси-и-и!
Четверо гридней подняли вырывающуюся «золотоволоску» за руки за ноги и потащили вправо, к дальней стене, где темнели, приставленные к стене торцами, два длинных ящика.
Кирилл, с некоторой задержкой, чуть подпрыгивая в своём сидячем положении, прокричал вдогонку:
— Терпи! Мучения есть путь! К укреплению веры! К блаженству вечному!
Перекрестился и уже спокойнее провозгласил:
— Помни апостольские заветы келейной жизни, где никому нет своеволия. Сидение же моё означает безмолвное отшельничество. «Изрек я: сберегу пути свои, чтобы не согрешить языком моим, смирился я и онемел, и отказался от благ»; и ещё: «Я же, будто глухой, не слышал и, как немой, не отверзал уст своих». А житье в мучении и унижении — это от бельцов осуждение, досаждения и укоры, поношения, и насмешки, и любопытствование, ибо они принимают монахов не за людей, работающих Богу, но за притворщиков. Говорил апостол Павел: «Нас, последних апостолов, явил Бог словно смертников, ибо мы выставлены на обозрение всему миру»; и ещё: «Юроды мы Христа ради, вы же мудры о Христе».
Завершив монолог, представляющий, видимо, заготовку для «Слово о бельцах и монашестве» и опасливо взглянув на стоявшего над ним воина с обнажённым мечом, Кирилл благословляюще перекрестил возящуюся в тёмном углу группу. Затем, встав на четвереньки, поддёрнул попадающую под колени рясу и потопал в другую сторону, к освещённому алтарю перед имитацией расселины Голгофы.
Едва он занял исходное, для предстоящего упражнения, положение, коленопреклонённое, со сложенными молитвенно на груди руками, благочестиво склонив главу свою, как с другой стороны пещеры раздался вопль, преисполненный боли и страдания. Молящийся дёрнулся. И замер: на плечо ему опустился меч стоящего у него за спиной «хрипатого».
Меч лёг плашмя. Чуть продвинулся вперёд. Чуть качнулся вверх-вниз. Так, что перед глазами коленопреклонённого заиграли на полотне клинка отблески огня свечей. Чуть поворачиваясь, забираясь под недлинную бороду, вставая на ребро, на лезвие, чуть поглаживая холодной сталью кожу горла епископа, заставил поднять голову. Замереть. В страхе от близости лёгкого, мимолетнего, может быть даже и не задуманного, не желаемого, случайного, просто — неловкого, движения. Смертельного.
Край земного существования Туровского владыки оказался вдруг очень близок. В паре миллиметров от «ранений, несовместимых с жизнью».
В хорошо освещённом пространстве перед престолом было ясно видно, как меч неторопливо скользил по плечу, по бороде, по шее епископа. Замедленное, «змеиное» движение острой стали было вдруг неуместно озвучено: из возящейся в темноте справа группы вновь раздался полный муки вопль. Сопроводившийся в этот раз каким-то металлическим звяканьем и довольными мужскими голосами.
Епископ, судя по отражению свечек на его бурно потевшем гуменце, непрерывно дрожал. Но не совершал движений. Могущих привести к тем, «несовместимым».
Как говаривал Винни-Пух: «Это „ж-ж-ж“ — неспроста!».
Только «пчёлы» здесь какие-то… двуногие и вооружённые. «Сладенько» — хотят, а мёда — не делают. Это неправильные пчёлы! И у них, наверное, неправильный мёд.
За моей спиной раздался негромкий стон и шорох.
Факеншит! Я чуть не подпрыгнул с испуга, выдёргивая «огрызки». Хорошо — «чуть», хорошо — не ткнул сразу: монах-экскурсовод, ухватившись одной рукой за сердце, другой пытался удержаться за стенку туннеля, постепенно съезжая по ней. В темноте коридора, едва подсвечиваемого свечами за углом, смутно видно было мучнисто-белое лицо инока. Сухана, стоявшего выше по лестнице, видно почти не было: просто серое пятно во мраке.
Сухана мне не видно. Но он-то меня видит. И слышит. Даже когда не слышат другие.
— Инока — на спину, наверх, в зал, сдать братии. Найди Охрима. Мечников. Четырёх, тихо, сюда. Лучников — против выхода в зале. Бегом.
Больше всего в этот момент я опасался воплей монаха, вскидываемого на спину моего бывшего зомби. Зря: при инфаркте не кричат.