Брось, брат. Я подобное уже который год прикидываю — ясности нет.
К примеру, прежде казалось: нынешнего Константина II убивать придётся. Разные тайные гадости представлял. А он — сам. Случайная стычка, случайные стрелы… Планы-схемы, заготовки-наработки… кому-то другому достанутся. А здесь всё равно чёткости не видно. Жизнь — она штука такая, туманная.
— Когда?
— Завтра.
По Жванецкому: «В России нужно жить быстро! Чтобы успеть до прихода милиционера, революционера и врача».
В нашей ситуации уместно добавить: «… и попа».
Аж шеей закрутил, зубами заскрипел. Выдохнул:
— Делай.
Яволь, херр оберст! Сща сделаем из тебя… супер-мега-обер-херра и пойдём явольничать.
Увы, всякое движение в сторону «я-вольничаю» требовалось выгрызать:
— У тебя приличное чего одеть есть? А то весь измазюкался. Мои всякого тряпья богатого набрали, сходи, выбери там…
Какая честь! Все вокруг просто умрут с зависти!
Высочайшая русская награда: одежонка с плеча государева. Иван Грозный после взятия Казани сотню шуб роздал. Ещё перечисляют шапки, кафтаны, пояса… Сразу предупреждаю вопрос: насчёт наградных подштанников данных нет.
— Не надо. Покрышку с кафтана сниму, бабы выстирают.
— Покрышку? А в церковь в чём?
— В какую церковь?
Несколько мгновений мы непонимающе смотрели друг на друга. Потом Андрей снова «впал в бешенство». Едва сдерживая себя, негромко, медленно, как дебилу, объяснил:
— В Десятинную. Где бармы возлагать и венцом венчать.
Но я уже «включил дурочку» и вовсе не собирался щёлкать переключателем.
— А я зачем? Бармы и венец — на тебя складывать будут. Мне туда нельзя. У меня епитимья. После «божьего поля» на осьмнадцать лет. Грешен я, братец. И справка есть.
Он едва не рычал. Но формулировал связно.
— Велю епископу — освободит. От запрета вхождения во храм. Там и присягнёшь.
Вот оно что… Интересно, а к какой категории присяги он меня отнесёт? Ко второй, княжеской: «в отца место» или к четвёртой, земской «на всей воле его»? Вторая, вроде, попочётнее будет. Благороднее. Подороже, так сказать.
Что-то было здесь, в Киеве, похожее… А, когда меня Юлька дёшево Степаниде свет Слудовне уступила. В смысле: в холопы продала.
Юлька десять ногат просила. Как за корову. А Степанида давала две. Как за курицу. Я тогда сразу взволновался:
— «Десять» — это в пять раз больше, чем «две». Не хочу по дешёвке! Почему меня — и так дёшево? Хочу, чтоб меня продали как эксклюзив ручной работы. Я — не в Китае сделанный, моя цена выше…
Мда… Уникальный артефакт. Мальчик из будущего. С редкостной нарезкой и начинкой. Идиот.
Жизнь, конечно, уму научает. Но не на все случаи. «Само-продажность» можно кусочками серебра мерить, а можно формулировкой феодальной клятвы. Если «в отца место», то я, типа, с наценкой. Типа «эксклюзив ручной работы», или чем там князей делают.
— Благодарствую, распресветлый князь Андрей Юрьевич, за заботу твою душевную. Только оно мне… без надобности. В церковь я не пойду и тебе присягать не буду. Я тебе, брат мой Андрей — никто. Не брат, не князь, не Русь. Хрен лысый зарубежный с бугра приволжского. Сосед. И ты мне… аналогично. А за так толпу из себя строить, что бы пусто место не видать было, да гляделки с безделки таращить… Из ребят своих пришлю — пущай позевакничают. А у меня дел много, неколи.
Тю! А ты не знала? И чему ж вас учат-то? Не было меня на коронации первого русского царя. Где-где… И пошутил… В Порубе Киевском я обретался. Там иные дела… разбирать пришлось.
Чарджи и Николай ободрали Бастия до… нет, не до трусов — их тогда не носили. Но близко. Восьми его джигитам отрубили головы. Там же, на Бабьем торжке. И ещё бы посекли, но прискакал Попрыгунчик, кинулся к Боголюбскому выручать своего приятеля. Андрей — послал. Далеко-далёко. И ещё отдалённее. Тогда смоленские главный калибр в ход пустили — Благочестнику пришлось явиться, просить да кланяться. Боголюбский… соблаговолил — Ростиславичи присягнули. Бастий остался цел, его пришлось убивать позже, картинка всеобщей взаимной резни чуток отодвинулась.
Унижение Бастиевой чади, казни пойманных чудаков с краденным, навык мечников Салмана, присоединившихся в «вытрясюнам», «вдумчиво пропускать сквозь пальцы» чужие хотули — произвели впечатление. Торки, печенеги и ковуи чуть не молились на Чарджи: