— Не думаю… — медленно протянул Водовозов, искоса бросив на меня задумчивый взгляд. И добавил уже гораздо увереннее: — Нет. Не сбежит.
Я неопределенно мотнул головой, соглашаясь.
Дальше мы шли молча. Я вслушивался в мягкие шаги и тяжелое дыхание идущего чуть сзади Водовозова. Пытался понять, чего ждать впереди, прислушивался к собственным чувствам и пробовал подстроиться к новообретенному напарнику. Давалось это нелегко. В последнее время я совершенно разучился работать в команде, перестал доверять кому бы то ни было и привык самостоятельно следить за тем, что творится за моей спиной… Плохо.
Хотелось бы разработать план, который давал бы хоть какие-то шансы остаться в живых. Ничего не выходило… Если бы мы знали, где находится этот алтарь, уничтожить его было бы нетрудно. Но мы не знали, даже приблизительно не знали. А обыскать весь квартал, разворошив пригревшуюся там нечисть… Самоубийство.
Нам могло помочь разве что чудо.
Только вот чудес не бывает. В этом мире есть мы — люди, имеется Свет Господа и существует Тьма Дьявола. А чуда нет. После Гнева на земле для него больше не осталось места. А то, что мы по привычке продолжаем так называть, есть не что иное, как отражение одной из иномировых сил.
Я шел и думал о том, что нам сейчас как раз не помешала бы помощь одной из этих сил. И не важно, шла бы она от Света или от Тьмы. Я бы все равно ее принял…
Водовозов тоже думал о чем-то своем. О чем, я понял, когда впереди между домами уже замелькала ржавая ограда медгородка. Он пропустил шаг, споткнулся, как-то сгорбился и тихонько пробормотал, глядя на ободранный временем асфальт и испуганно сбившиеся в кучу ржавые остовы машин:
— Вот здесь это и было…
Я кивнул. Ясно, что он имеет в виду.
В прошлом году Водовозова серьезно потрепало в одном из рейдов. Группа, с которой он шел, столкнулась со стаей оборотней. Я слышал, это произошло как раз в этом районе, но точного места не знал… Раньше не знал.
— Как это случилось? — Слухов ходило много, но…Слухи это всего лишь слухи.
Митяй мрачно посмотрел на меня. Нехотя ответил:
— Да я, собственно, сам виноват. Попался, как пацан… — Было заметно, что воспоминания не приносят ему радости, но Водовозов продолжал говорить: — Отбился от группы и забыл следить за спиной. Пока дрался с одной тварью, другая подобралась сзади.
Я молча кивнул. Отвлечь внимание и атаковать со спины — любимая тактика оборотней.
— В больнице потом сказали, что мне еще здорово повезло. Еще бы чуть-чуть — и прощай, Митяй Водовозов. — Он тяжело выдохнул. — Только радовался я недолго. Первые же анализы показали, что этот чертов вирус попал-таки в мою кровь. Так что конец был предопределен… Меня даже лечить перестали. Заперли в карантин до срока, и все. Хорошо хоть с едой не пожадничали, а то некоторые прямо при мне утверждали, что незачем кормить потенциального врага.
— Но ты же не обратился. — Я не спрашивал, я утверждал.
— Не обратился. — Водовозов безрадостно кивнул. — Только удовольствия все равно было мало. Первое, что сделали со мной в карантине, — приковали цепями к кровати. И вот так, не имея даже возможности почесать свою задницу, я проторчал в карцере втрое больше положенного. А эти, в белых халатах, все ждали, когда же я начну отращивать хвост, чтобы со спокойной совестью вкатить дозу серебра внутривенно. Так и не дождались… Бедняги, они же чуть не рехнулись. Анализы делали и переделывали раз тридцать — видел бы ты мои вены. И всегда находили вирус. А я почему-то не спешил обрастать шерстью. Тогда они чесали в затылках и брали у меня кровь снова.
Я молча слушал, давая Митяю выговориться.
— Из больницы меня в конце концов все-таки выпустили… Правда, обязали каждую неделю являться на осмотр. Теперь они меня изучают, ставят уколы, проводят какие-то эксперименты и радуются. Все время радуются: как же, найден человек с иммунитетом к ликантропии. Такое чудо… — Водовозов презрительно фыркнул. — Не знаю, может быть, для них это и чудо, но для меня — одни только неприятности. Люди со мной теперь даже за руку перестали здороваться — боятся заразиться. Инквизиция нездорово косится. С работы того и гляди покатят… Как в таких условиях можно ощущать себя надеждой человечества и живым доказательством того, что ликантропию можно исцелить? Тьфу!
— А ты не знаешь, почему это случилось?.. Может быть, если разобраться…
Водовозов раскатисто хохотнул:
— И ты думаешь, что первым задаешь мне этот вопрос? Да я уже устал повторять одно и то же. Да не знаю я почему. Не знаю!
Я поморщился и торопливо огляделся. Слишком громко мы разговаривали. А место, где мы стояли, не из тех, где можно безнаказанно орать.
Митяй, заметив мой косой взгляд, поспешно кивнул и убавил громкость:
— Одно время церковники даже приставали ко мне с вопросом: молился ли я, пока лежал в больнице, и если да, то какие молитвы использовал? Надеялись, наверное, увязать мой случай с Божественным вмешательством. Даже прогнали через теосоврестор.
— И что? — заинтересованно спросил я.
До сих пор я считал, что из всего Управления только мне досталась такая честь: удостоиться проверки на теосовместимость. Но теперь хотелось бы услышать мнение второго человека, прошедшего через недра машины, умеющей различать добро и зло в человеческих душах.
— А ничего, — буркнул Водовозов. — Все в пределах нормы. Обычная человеческая душа с ее собственными, внутренними понятиями о добре и зле. А что касается молитв… Конечно, я молился. А чем еще можно заниматься, будучи прикованным к кровати и день за днем созерцая побелку на потолке? Только вот молился я не о том, чтобы выздороветь: знал, что ликантропия неизлечима. Я просил Господа, чтобы он послал мне смерть до того момента, как меня потянет выть на луну. Слушай, давай оставим эту тему. В конце концов, мы же сюда не за этим пришли.
Поймав застывший взгляд Водовозова, я согласно кивнул. Прав ты, Митяй, полностью прав: мы сюда не за этим пришли. Поговорить о жизни можно и в другом, куда более спокойном месте. Например, в кафе за бутылкой пива.