Как ваша новая…
Моя новая лютня…
Одновременно заговорили они и рассмеялись, совместно найдя безопасную тему для разговора.
— Моя новая лютня очень хороша, и я опять благодарю вас.
— Мне бы очень хотелось послушать, как вы на ней играете.
Еще послушаете, — сказала она, радуясь, что он сидит к ней спиной. Гораздо легче сохранять самообладание, когда знаешь, что ему не так-то просто повернуться и посмотреть ей в лицо.
— А как ваш паж? Он здоров?
— Ренар здоров и говорит, что его синяки теперь прелестного зеленого цвета. — Она слышала, как он рассмеялся. — А те негодяи, что сталось с ними?
Лучше бы она не спрашивала.
— Повешены. По приказу короля Ричарда. — Рейнер слышал, как она вздохнула, но он не собирался говорить ей, что король приказал ему командовать казнью.
Она теснее прижалась к нему стараясь успокоить сердце.
— Но им сначала отпустили грехи? — тихо спросила она.
На душе у него потеплело. Он был рад, что она не швыряется человеческими жизнями, даже такими. Многие женщины, наоборот, обрадовались бы, что их обидчики наказаны столь жестоко.
— Их исповедовали, — успокоил он ее.
— Прости им, Господи, — сказала она, едва сдерживая слезы.
Ему стало ее жалко. Как же она со своей чувствительностью выдержит тяготы похода, в котором рекой будет литься кровь, даже если и кровь язычников? Почему Филипп не оставил ее дома? О чем он только думал, когда потащил ее с собой?
— Что за дракон сторожит ваши двери? — спросил он скорее из желания перевести разговор с неприятной темы, чем услышать ее ответ. А когда он увидел, оглянувшись, ее изумленное лицо, то добавил: — Я говорю о старухе, которая ждала вас дома.
— А, это Эрменгарда! Моя камеристка. Но, милорд, вы не могли бы быть к ней добрее?
Чувствуя, что отношения налаживаются, Рейнер решил поддразнить ее и разговорить еще больше.
— Мне показалось, что, если я сделаю еще хоть шаг, у нее из ноздрей вырвется пламя.
— Должна вам сказать, сэр Рейнер, что она тоже не очень-то лестно о вас отозвалась, — сказала Алуетт.
Ага! Он многое отдал, чтобы узнать, расспрашивала Алуетт старуху, как он выглядит, или нет.
— В самом деле? Разве она не сообщила вам, что я красив и любезен, что такие, как я, делают честь всему человечеству, не говоря уж об английском рыцарстве?
Ну и самомнение!
— Совсем наоборот! Она сказала, что вы уродливы и должны радоваться, что я вас не вижу… — Она умолкла и вздохнула, смущенная своей откровенностью.
Он же совсем не обижался на ее слова. Нет, ей не подходит пассивная роль монахини! Рейнер рассмеялся, по-мужски откровенно и заразительно, и ей понравился его смех, хотя она все же спросила, что он нашел такого веселого в ее словах.
— Ха-ха-ха! Да ничего! Совсем ничего, уверяю вас. Просто я таким способом борюсь с унынием, как вы понимаете, свойственным людям с отталкивающей внешностью. Я надеялся… — Тут он позволил себе тяжелый вздох, зная, что он не останется не замеченным ею.
— Надеялись на что, сэр Рейнер? — мягко подбодрила она его.
— Что богиня любви Венера сохранит мою ужасную тайну хотя бы ненадолго… Чтобы я мог насладиться вашим добрым отношением ко мне,
— пока вы не отвернетесь от меня с отвращением, подобно всем другим, когда узнаете страшную правду… — Он еще раз тяжело вздохнул и помолчал, желая выяснить, не захочется ли ей подняться над «другими женщинами».
— Должна вам сказать, то, что свет называет приятной наружностью, для меня ничего не значит…
— Ах, леди Алуетт! — прервал он ее, постаравшись придать своему голосу соответствующее звучание. — Я знал, что вы самая умная женщина на всей земле, и не зря полюбил вас…
Чуть повернув голову, Рейнер внимательно наблюдал за выражением лица Алуетт.
— Нет, пожалуйста, остановитесь, умоляю вас! — в отчаянии воскликнула девушка, и Рейнер понял, что зашел слишком далеко. — Сэр Рейнер, вы не должны так говорить! Я вовсе не считаю себя ни лучшей, ни самой добродетельной, просто у меня совсем другое предназначение. Как только закончится наш поход, я уйду в монастырь, милорд. Вот почему, красивы вы или нет, не имеет для меня ни малейшего значения, и не говорите мне о своей любви, словно мы играем в светские игры!
Вот. Теперь все сказано.
Алуетт ждала и готовилась достойно встретить неизбежный поток протестующих слов, как это уже было с ее приемным отцом, Анри, Филиппом, почти с каждым из мужчин, которым она открывала душу.
Рейнер молчал. Шли минуты, и она сначала почувствовала себя неловко, а потом и немного задетой.
— Сэр Рейнер! Я… Я вас обидела? Но я вовсе не хотела…
— О нет, миледи, это я должен просить вас извинить меня! Наверное, вам неприятно было слушать мои любезности, ведь вы посвятили себя такой высокой цели. Простите мне мои излияния, леди Алуетт, больше они не потревожат вашего слуха!
Разве не это она хотела услышать? Почему же тогда она чувствует себя такой… разочарованной? Алуетт не понимала себя и сердилась. Нет, ей надо больше времени проводить в молитвах.
— Прекрасно, ваши извинения приняты, — сказала она, делая над собой усилие. — Теперь мы, надеюсь, лучше понимаем друг друга и будем друзьями. Один раз вы спасли мне жизнь, милорд, и сегодня опять пришли на помощь. Я… Вы мне нравитесь, сэр Рейнер.
Он улыбнулся, когда она безотчетно прижалась к нему покрепче, не зная, что он слышит, как сильно стучит сердце. Нет, дорогая Алуетт, вы совсем не понимаете меня, но еще поймете, если уже успели полюбить. Он заподозрил, что себя она тоже не очень-то хорошо понимает.
— Благодарю вас, леди Алуетт. Для меня большая честь стать вашим другом. Скажите, вы уже давно хотите быть монахиней?
— О да, — с восторгом ответила она. — Эрменгарда говорит, что едва я заговорила, как сразу же стала учить молитвы и всегда просила дать мне потрогать крест на стене. Меня никогда не интересовали куклы, которые она шила, но я любила разыгрывать с ними деяния святых.
«Опять Эрменгарда. Не подсказала ли она своей воспитаннице эти воспоминания специально.. Но зачем?»
— Эта Эрменгарда… Она давно при вас? А ваша матушка что вам рассказывает?
Теперь вздохнула Алуетт, только она сделала это вполне искренне.
— Сэр Рейнер, моя матушка умерла сразу после того, как дала мне жизнь. А Эрменгарда была со мной всегда.
Рейнер бормотал какие-то извинения, привычно слетавшие с губ, а его мысли бежали с бешеной скоростью. Он почувствовал, что подошел совсем близко к чему-то очень важному в жизни этой прелестной женщины, однако усилием воли заставил себя не торопиться. Осторожно расспрашивая ее о детстве в замке де Шеневи, он внимательно вслушивался в то, что оставалось недосказанным, пока Геракл покрывал милю за милей и не подошло время дневной трапезы.
Глава 5
Рейнер огорчился, когда после обеда к Алуетт подвели лошадь, но это не было для него неожиданностью, потому что весь день он ловил на себе подозрительные взгляды французского короля.
— А, вот и вы, граф де Шеневи, — такими словами встретил король явившегося с кобылой Анри.
Когда Ренар нашел Анри и передал ему приказ короля немедленно отыскать свободную лошадь, тот подумал, что «леди» Перонелла решила поразмяться, хотя обычно она предпочитала ехать в удобном экипаже.
— Где вы были все утро? — с раздражением спросил его король. — Лошадь вашей сестры захромала, и ей пришлось ехать на одном коне с англичанином! Благодарю вас, сэр Рейнер, — добавил он, обращаясь к золотоволосому рыцарю. — Можете считать себя свободным. Спасибо вам за услугу, а теперь вы, наверное, будете рады вновь присоединиться к своим друзьям.
Филипп не отрывал от него ледяного взгляда, не обращая внимания на рассыпавшегося в извинениях Анри.
— Для меня это было удовольствие, ваше величество, и большая честь, — спокойно ответил Рейнер, выдерживая взгляд Филиппа Капета, что удавалось совсем немногим. — Леди Алуетт, прощайте.
— Я тоже благодарю…