…Электропоезд мчал их в Токио. Мелькали черно-зеленые ступени рисовых полей, синие изломы горных хребтов, четырехногие столбы телеграфа, причудливо изогнутые сосны с красными стволами, поселки с тесно прильнувшими друг к другу бумажными домишками.
Здесь, как и в Китае, был тщательно возделан каждый клочок земли. Рисовые поля маленькими террасками карабкались на склоны гор. Но если жизнь китайской деревни спрятана за высокой глинобитной стеной, которой она окружена, то здесь все было на виду. Стены легких домиков раздвинуты, и их внутренняя жизнь видна как на ладони. И все это — миниатюрные поля, бумажные домишки, низкие, кривые деревья — производило впечатление какой-то искусственной жизни.
Через час с небольшим электропоезд въехал под своды громадного токийского вокзала Стэшен.
— Вот мы и дома, — весело сказал Макс.
Едва успели выйти из вагона, как сейчас же к ним прицепился полицейский в черном мундире с погонами и саблей на боку. Анна испуганно дернула Макса за руку.
— Не обращай внимания, здесь следят за каждым иностранцем, — тихо предупредил он ее.
Полицейский проводил их до самого такси; нахально осклабился на прощанье. Анна едва успела охватить взглядом привокзальную площадь с ее громадами билдингов и пестрым многолюдьем.
Они мчались по нарядной Гинзе, сплошь увешанной вертикальными полотнищами вывесок, исписанных гигантскими иероглифами, украшенной яркими рекламами, цветными фонариками. Мимо них проносились роскошные лимузины, между машинами ловко лавировали велосипедисты и рикши. От пестрых зонтиков фланирующей публики рябило в глазах.
После сдержанных тонов Китая, где на улице преобладал сине-черный колорит, подобное буйство красок ошеломило Анну, привело в какой-то детский восторг.
Макс посмеивался:
— Это тебе не Шанхай, а Токио! Здесь ты редко встретишь англичанина или американца, здесь все японцы и все японское…
И вдруг… Что это? Исчезли билдинги, прямые магистрали улиц. Машина катит по каким-то немыслимо запутанным лабиринтам среди приземистых, двухэтажных деревянных домиков. Анна испуганно смотрит на Макса, он смеется.
— Вот такой он и есть, Токио. Билдинги только в центре, а в основном деревянные домишки без конца и края…
Китайские города имеют строгую квартальную планировку, и хаотичность Токио озадачила Анну.
— Темный лес какой-то, — удивилась она, — как же здесь можно найти адресата?
— Как-то находят. Здесь по районам ориентируются. Наш район называется Адзабу-ку, а улица Синрюдё-тё.
Водитель остановил машину возле двухэтажного каменного особняка.
— Приехали, — сказал Макс.
Дом был довольно просторным и очень понравился Анне. Внизу прихожая, кухня и гостиная, наверху, куда вела крутая деревянная лестница, — спальня, кабинет Макса, ванная комната и туалет. В кабинете стены были облицованы деревянными панелями, над письменным столом висел портрет Гитлера.
— А это зачем? — изумленно подняла брови Анна.
— Для конспирации, — улыбнулся Макс. — Рихард когда заходит сюда, первым делом плюет на портрет.
— Может, слишком, а? Терпеть такую образину.
— Настоящему немцу положено иметь портрет своего обожаемого фюрера. Хайль Гитлер! — дурашливо закричал он.
В окно виднеется высокая, длинная глинобитная стена. Анна испуганно спрашивает:
— Тюрьма, что ли?
— Хуже, — смеется Макс. — Казармы гвардейского полка.
— Везет как утопленникам! В Мукдене хоть один генерал был, а здесь целый полк солдат.
— Обнаружил после вселения. Но мы друг другу не мешаем! Зато я теперь наизусть знаю национальный гимн.
И он, смешно открывая рот, поет басом:
— «Нихон кими га ё» (Япония всегда впереди!). Не горюй, — шутливо говорит он, — Рихард снял, квартиру под самым боком у районной инспекции полиции! Вид с его балкона открывается как раз на это прелестное учреждение. Такая же глинобитная стена. Полицейские его признали и каждый раз низко кланяются.
В первый же воскресный день к ним зашел Рихард.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Анни, — с искренней радостью приветствовал он ее, широко улыбаясь и по-братски чмокая в щеку. — А мы уж заждались вас!
— Три недели жила в Шанхае, а я ничего не знал! — сообщил ему Макс.
— Надеюсь, все обошлось благополучно? — заботливо спросил он Анну.
— Как видите! — улыбнулась она.
Анну поразил вид Рихарда — как изменился! Уже не было того блеска молодости, как в Шанхае, он словно бы слинял. Черты лица стали резкими, лоб избороздили крупные морщины, рот совсем изменил рисунок, стал суше и строже, от ноздрей к углам рта залегли глубокие складки. А главное — глаза: холодноватые, мудрые и в то же время острые.