Зимой жили в городе. У них даже образовался свой круг знакомств: все больше торговый народ. Анна щедро угощала их пельменями. Мужчины вели разговоры о делах, о политике. И все чаще мелькали в их разговорах слова: «революция», «большевики».
А однажды муж пришел откуда-то бледный, взволнованный и прерывающимся голосом сообщил Анне:
— В Екатеринбурге большевики порешили всю царскую семью. Красные вот-вот в Семипалатинск ворвутся. Надо бежать…
— Куда? — испуганно спросила Анна.
— В Китай. Все туда бегут. Переждем, пока все уляжется, и снова сюда вернемся. Большевики, даст бог, не долго продержатся.
Продали мельницу хозяину дома, безногому казаку.
— Мне бежать некуда, бог не выдаст, свинья не съест, — сказал казак и вытащил из-под пышной перины пакет с романовскими кредитками. Валениус отрицательно закачал головой — он хотел получить золотыми.
— Других не имеется, — развел казак руками. — Да ты, барин, не сумлевайся: заместо Николашки Михаил сядет, все одно Романов.
И Валениус кредитки взял. Электромотор отказался продать, самому, мол, сгодится.
Упаковали вещи, наняли двух лошадей с телегой и вместе с караванщиками двинулись по тракту в Синьцзян. Был октябрь тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Осенняя степь бунтовала песчаной вьюгой, свистела черным ветром, надрывно выла на разные голоса. Было очень холодно, особенно по ночам. Останавливались на каких-то станциях, постоялых дворах и снова тащились сквозь песчаную бурю. А когда буря наконец стихла, увидели перед собой во весь горизонт сверкающие снеговые вершины.
— Что это? — воскликнула Анна.
— Богдо-ола, — ответил казак-погонщик. — Гора счастья и долголетия. Скоро придем в Синьцзян.
Миновали пограничный городок Чигучаг, и вот он, Синьцзян. В глубокой лощине раскинулся город Урумчи, обнесенный высокой стеной. Сердце Анны тоскливо заныло в каком-то злом предчувствии.
Город оглушил криком базаров, ржанием лошадей, пронзительными воплями китайцев: «Цо, цо! цо, цо! Ух!» Несмотря на ранний час, на улицах кишел народ. Анна заметила много мечетей с высокими минаретами.
— Татары, что ли, тут живут? — удивилась она.
— Дунгане, — ответил казак-караванщик. — Китайцы, которые Магомету молятся.
Позже узнала, что некогда по приказу императора китайские войска уничтожили в этом краю все коренное население джунгар и из-за Китайской стены переселили сюда часть своего народа: китайцев-дунган.
— Разве такое возможно, чтобы уничтожить целый народ? Убить всех до единого, а самим поселиться? — спросила она тогда.
Но ей сказали, что и по сей день убивают всех не китайцев, которые пытаются здесь закрепиться. К русским они относятся терпимо, все-таки великий народ, но случается, и русских убивают. Здесь царит произвол и голый разбой.
Поселились среди русских, сняв какую-то убогую лачугу у казака, торговца шерстью. Казак часто ходил через границу и приносил нерадостные вести: белых гонят по всем направлениям. Колчак разбит и бежал. Красные вешают и расстреливают всех бывших.
А Валениус все ждал, все надеялся… Он метался в поисках какого-нибудь дела и целыми днями пропадал на грязных пыльных базарах. Ходил по конторам, но дела не находилось. В Урумчи не было ни фабрик, ни заводов, ни мельниц — сплошные склады товаров. Город стоял на пересечении торговых путей, и в него стекались товары из России, Китая, Европы.
Романовские бумажки не брали, смеялись: ты что, мол, с луны свалился, мил человек? Даже здесь не верили в возврат старого.
Муж посылал Анну на базар продавать вещи. Сам стыдился. Впрочем, продавала не только она одна: в Урумчи съехалось огромное количество беженцев — купцы, заводчики, белогвардейцы. Кто продавал, кто скупал, и улицы города превратились в сплошные базары.
Ох уж эти страшные базары в Урумчи! До сих пор она вспоминает о них с ужасом и содроганием. Если есть ад, то он, наверное, похож на эти базары. Жара, пылища, густое месиво из людей, ослов, верблюдов, лошадей. Все ворочается, кишит, вопит. Ее обступает оборванная, засаленная толпа китайцев, каждый хочет пощупать, поторговаться, а купив, тут же на глазах перепродает. Этим и живут: торгуют, перепродают, воруют. Население города — сплошная беднота.