«Ага, боишься, что расскажу другим?» — злорадно подумала Анна.
Позже он действительно спросил ее, рассказывала ли она кому-нибудь из японцев раньше такие сказки.
— Нет, не рассказывала, думаю, японцы и помимо меня узнают правду о жизни в СССР, — дерзко ответила Анна.
— На вашем месте я бы опасался разговаривать в таком тоне, — повысил голос Накамура. — Нет больше СССР! И вашей МТС нет. Москва давно пала, немцы на Волге.
— Неправда, — спокойно возразила она.
Допросы продолжались по семь часов кряду. Допрашивающие, как пауки, высасывали из нее все относящееся и не относящееся к делу. Анна старалась изворачиваться как могла, тщательно обдумывая свои ответы.
— Я уже говорила, что мало чего знаю. Я — необразованная и в политике ничего не смыслю, — отвечала она.
— Что произойдет с тобой дальше, всецело зависит от той правдивости и искренности, с какой ты будешь отвечать на вопросы, — сердился инспектор, переходя на невежливое «ты». — Итак, не будем тратить времени! Назови фамилии людей, причастных к организации.
— Я не знаю никаких фамилий.
— Тогда опиши их внешность.
— Кого «их»? — невинно спрашивала Анна.
— Может быть, вы и этих не знаете? — он показал ей фотографии Зорге и Бранко.
«Значит, всех…» — испуганно подумала она. Отрицать свое знакомство с ними было бессмысленно, и она отвечала:
— Этих знаю: Рихард Зорге, Бранко Вукелич — друзья моего мужа. Чем они занимались, не ведаю.
— Назовите этих людей, — он показывал ей другие фотографии.
— Я их не знаю, — отрицала Анна, — мой муж — торговый человек, и к нам приходило много людей.
— Ваш муж — советский шпион, — повышал голос инспектор.
— Это не моего ума дело, — спокойно парировала Анна, — я занималась своими, женскими, делами.
— Как часто вы встречались с этим человеком?
Анна внимательно всматривалась в фотографию: да, лицо ей знакомо, она действительно встречалась с ним.
— Я не помню этого человека. У меня плохое зрение и плохая память на лица.
Инспектор выходил из себя:
— Мне с тобой церемониться надоело. Если бы я имел власть, я задушил бы вас всех собственными руками.
— Хорошо, что вы не имеете такой власти, — усмехнулась Анна. — У вас руки коротки.
— Молчать! — заорал Накамура. — В карцер захотела?
Допрос велся через переводчика, пожилого, интеллигентного на вид японца. Это был профессор из какого-то токийского университета, как поняла Анна, фашист, фанатик, ненавидящий Советский Союз. Он форсил своим знанием русского языка и ругался всякими грубыми словами.
— Что вас заставило, гражданку такой великой страны, как Германия, связаться с советскими шпионами? — приставал он к Анне в короткие минуты передышек. — Вам, наверное, хорошо платили?
— Я не знаю, о чем вы говорите, — наивно отвечала Анна. А то и вовсе не удостаивала его ответом, она не обязана была отвечать на все его глупые вопросы.
Иногда инспектор, чтобы запутать ее, заставлял снова повторять одни и те же показания.
— Мне не нравятся ваши ответы, — говорил он. — Лучше начните с самого начала.
Анна настораживалась: улики против нее не очень серьезны. Однако надо быть осмотрительней. Для таких опытных полицейских каждое ее слово может иметь значение, а в волнении она способна обронить что-нибудь такое, что наведет их на какие-нибудь нежелательные догадки или предположения.
Так изо дня в день Анну вымучивали допросами. После каждого допроса чувствовала себя совершенно обессиленной и долго не могла отдышаться, лежа на циновке в своей камере. В такие минуты она погружалась в какое-то равнодушное отчаяние, и единственным теплом, гревшим ее где-то глубоко внутри, были мысли о Максе.
По ночам донимали жуткие боли. Болело все, каждая клеточка организма. Сердце билось гулкими, неровными толчками, а иногда обрывалось, словно проваливалось куда-то. Голова кружилась, все тело покрывалось липким потом, и руки дрожали от слабости. Сна не было, а если засыпала, то грезились фантастические видения. Это были сны — то страшные, то счастливые, сны, в которых неизменно присутствовал Макс.
Анне хотелось узнать что-нибудь не только о Максе, но и о Зорге, о Бранко. Что сталось с ними? Судя по допросам, которые снимали с нее, она заключила, что они живы.
Спустя много месяцев, на одном из прокурорских допросов, прокурор сказал ей:
— Будете умницей — скоро увидитесь с мужем.
Не знал он, какие силы вливают в нее эти слова! Он подал ей надежду, ради которой стоило жить! Эта надежда сделала ее более хладнокровной к допросам, более собранной и изворотливой.