- Успокоился, дитятко? - баба Яся подошла к лавке, потрогала лоб Юрасю. От старушечьей рубахи пахло так же спокойно, как и от маминой - лавандой и мятой.
- Да. Сам не знаю, что на меня нашло - как малыш разревелся... Стыдоба!
- Ты болел долго, ослаб. Я всяких выхаживала - случалось, и седобородые бояре в голос плакали, маму звали. Ничего - хорохорились потом пуще прежнего, - старуха задумалась, - Журушка, а ты всегда слабеньким был? Случалось, что в обморок от жары падал? Кровь носом шла? В груди кололо?
Юрась кивал «да, да, да»:
- Ведовица сказала мамке, что я не жилец на свете.
- Правду сказала, - лицо старухи сделалось мрачным, - и ударили тебя неудачно, аккурат подле сердца. Милый мой, ты с рождения болен, чудо, что вырасти смог. Вернёшься к мамке - руки ей поцелуй, что она тебя выходила. Хорошо, что в мою избу родовицы послали - вряд ли кто ещё в Полоцком княжестве помочь бы смог. А я попробую.
- И я буду здоров? - на мгновение радость вспыхнула в душе Юрася, после зажжённых свеч он ожидал от старухи чего угодно.
- Нет. Здоров не будешь. И до ста лет не дотянешь. Но свой срок проживёшь, если будешь меня слушать, - старуха присела рядом с Юрасем, потрогала ему вены на шее, заглянула в рот и послушала, как он дышит, - три седмицы здесь просидишь. Первую - даже по нужде не вставай, позовёшь я подам. Травок тебе соберу. Каждый год по осени будешь за ними сюда ездить, а как помирать соберусь - расскажу, что да как искать. Простужаться тебе нельзя. Мёрзнуть. Тяжёлое поднимать. Переживать сильно, пугаться, расстраиваться - ты же с горя чуть не помер, малыш. Жениться не вздумай на черноглазой смуглянке в теле, и меньшицу к жене не бери. В покой бы тебя, да где его нынче возьмёшь, покой?
- Баба Яся, а я так смогу? - перебил её Юрась.
- Как так? Травы разбирать, болезни видеть? Не мужское это дело, ещё скажи, что повивальному ремеслу учиться хочешь, - помотала головой старуха.
- Нет, бабуся. Огонь зажигать, как ты, пальцами. И другое... ты же много чудес умеешь.
Старуха поскребла в затылке, поиграла с косами, тронула амулеты:
- Попробовать можно... Колдовское дело оно и слабому по силам. Ты крещёный?
Юрась кивнул.
- Это хуже - негоже от одного бога к другому бегать. Но погоди-ка...
Старуха достала из-под рубахи мешочек, а из него горсть деревянных плашечек:
- Журка, закрой глаза. Я сейчас буду брать... знаки. А ты говори: то или не то.
Юрась послушно закрыл глаза. Спустя небольшое время старуха начала спрашивать. Первый раз он сказал «не то» интереса ради, потом трижды ответил «да».
- Открывай глаза, милый! Погляди, что тебе легло. Перевёрнутый торов молот - нету в тебе волхвовой силы, не пройдёшь ворота. Лошадь - путь куда-то крепко указан, главное с дороги не сбиться. И... не пойму... погоди-ка...
Старуха взяла из кучи одну плашечку, потом ещё:
- Ну и ну. Берёза, женский знак, день - знак света и радости, и солнце... солнечная краса. Путь у тебя светел и ярок, словно бы золотом усыпан, но не к богатству ведёт...
- Дядько Жук мне советовал к златокузнецу в ученики податься, с глиной я ловок, - вспомнил Юрась.
Старуха просветлела лицом:
- Да, похоже. И ещё - твой бог крепко тебя бережёт. Помни об этом, Журка. А теперь спать. Я светильник оставлю, чтобы не было страшно.
Утомлённый Юрась покорно закрыл глаза.
Три седмицы он просидел почти безвылазно в старухиной избе. Делать она ему почти ничего не давала - разве это работа: почистить чугун, надрать бересты, нащипать лучины, задать корм многочисленной живности. Кормила баба Яся от пуза, готовила даже лучше мамки. Юрасю было спокойно и хорошо - так спокойно, как наверное никогда в жизни. Старуха баловала его, как маленького ребёнка, даром что по годам Юрасю уже своего младенца пора было бы завернуть в рубаху. А так - он спал сколько хотел, ел что хотел, мог ходить по ближайшим лесочкам, топтать ранний снег, любоваться красной рябиной на чёрных ветках и сизыми спинами толстых туч. Будь у него хоть какое дело кроме как болтать по вечерам с бабусей, он был бы рад навсегда остаться в этой избушке, подальше от злых людей и нелепых законов. Видано ли - человека повесить за птицу бессмысленную?
Наконец, ясным и снежным утром, баба Яся проснулась с первыми петухами и велела Юрасю собираться в дорогу. Вместо стоптанных поршней она выдала ему юфтевые сапоги, подбитые турьей кожей, вместо забытой у дуба вотолы подарила новёхонький овчинный полушубок. В мешок положила пшена, сала, хлеба, сушёной рыбы и особенных колобков на меду. Сверху прицепила свёрток с пушистой рысьей шкурой. Отдельно добавила с десяток вытертых, но ещё пригодных к уплате ногат - лишними старые белки не будут, а стесняешься - возвратишь, когда сыт ходить станешь. Юрась порадовался что, потеряв одежонки, сохранил отцовы пояс и нож.