- Пойдём, не бойся, - позвал Георгий. Похоже, его забавляла диковатая робость отрока.
Юрась покорно вошёл в большую горницу. Сквозь затянутые чем-то блестящим окна щедро проникал свет. У дальнего конца горницы ещё один парень Юрасевых лет аккуратно бил яйца в две мисочки, разделяя белки и желтки. Одна стена была сплошь увешана досками, только расписанными. Другая - затянута огромным сшитым из нескольких кусков холстом, на котором углём был намечен контур словно бы идущего по облакам мужчины с протянутыми в благословении руками. Юрась прошёлся вдоль досок, боясь прикоснуться к ним пальцем. Он не думал, что человеческое лицо можно изобразить живым. Чтобы глаза смотрели в самую душу, на губах возникали скорбные складки, руки сжимались от боли или тянулись утешить. Что небо можно нарисовать синим, холмы зелёным и жёлтым, кожу тёплой. Что с поверхности высохшей деревяшки живая женщина может прижимать к груди своё дитя и сиять материнской любовью. Ощущение невероятного - как если бы журавли вдруг слетели с небес поглядеть, что за парень который год провожает стаю глазами. Юрась не понимал происходящего, у него не хватало слов, но разрозненные нити его пёстрой жизни наконец-то сложились в единственно мыслимый, чёткий узор. Случайно задев стол он прикоснулся пальцем к плашке с голубой-голубой краской. Растёр её между пальцами, провёл по рубахе, завороженно следя за линией цвета. Это просто. Берёшь и рисуешь, делаешь дерево или тряпку живым настоящим небом, с журавлиными клиньями в кружеве облаков.
- Что это?
- Венецианская лазурь. Её привозят из далёкого итальянского города. Тебе нравится? - глаза изографа потеплели, лицо будто помолодело, - я знал, что тебе понравится, мальчик мой. Хочешь попробовать? Скопируй любую икону.
Георгий взял белую гладкую доску, уголёк, тряпицу и протянул Юрасю. Парнишка молча сел прямо на пол и начал рисовать, водя угольком по доске. Прошло сколько-то времени, в горнице стало темней, Георгий уходил и возвращался. Наконец Юрась встал, пошатываясь, и протянул изографу копию Богородицы.
- Лучше не сдюжу.
Георгий внимательно осмотрел доску, поводил по изображению ногтем.
- Для первого раза - неплохо. Очень неплохо. Пойдём-ка к трапезе, там и поговорим.
За не слишком роскошным, но сытным ужином Георгий расспросил Юрася: кто таков, откуда родом, кто честные родители, как попал в Полоцк и как стал учеником Кривого Зайца. Юрась не таил ничего - ни несчастной смерти Олелько, ни леченья у ведьмы-ведовицы, ни скверных мыслей бросить мастера и вернуться в родную деревню. Георгий качал головой сочувственно. «Спорящий с владыками мира сего подобен бабочке, решившей воевать с бурей - оба будут нещадно сокрушены».
- А от Зайца твоего, мальчик, тебе и так придётся уйти - журавлёнку не место в заячьей норе. Но скажи сперва - готов ли ты постигать всю науку изографа от азов. И не только искусство письма по дереву и штукатурке. Истинному изографу важно истинное понимание сути вещей и предметов, чтобы он выводил Богородицу, а не пошлую бабу и мог отличить Иоанна Крестителя от Иоанна Златоуста. Подмастерья мои - вот они. Белокурый - Василий, хмурый - Лев, есть ещё Кош, он немой. Они хорошие мальчики и стараются изо всех сил...
- Почему же ты хочешь учить меня? - наконец-то решился спросить Юрась.
- Тридцать пять лет назад в порту прекраснейшего из городов мира великий изограф Афанасий Калакир встретил босого мальчишку, который пробовал нарисовать море углём на доске от разрушенной лодки. Он взял сироту с собой в монастырь святого Николая и научил всему, что знал сам: искусству растирания красок, канону иконописания, грамоте греческой и латинской, философии и пониманию красоты. Он был прав. Я, по-моему, тоже не ошибаюсь. Ты ведь хочешь рисовать, Юрий?
- Да. Хочу, - Юрась насупился, - только не дело от мастера уходить, я у него семь лет обещался учиться. А то буду как тот Иуда.
- Мы найдём способ договориться с мастером так, чтобы никто не остался в обиде, - пообещал Георгий.
- Тогда согласен.
Подмастерья поочерёдно поднялись из-за стола и подошли к Юрасю знакомиться. У Василия был неприятный, какой-то ощупывающий взгляд, блестящие, жирные губы и чересчур мягкая ладонь. Лев показался простаком и угрюмцем, но смотрел прямо. Георгий тоже поднялся и прочитал небольшую молитву на том же звучном языке - как оказалось, по-гречески. Поход к Зайцу можно было бы отложить до утра, но Юрась настоял навестить мастера тотчас - чтобы одноглазый не думал, будто ученик убежал с платой за чужой труд.
На удивление, златокузнец не стал поднимать шума, попросил только в полную собственность те узоры и формы, которые Юрась вылепил. Величественный Георгий добавил горсть нездешних круглых с дырочками монет - на сладости детворе. Малышня разревелась, поняв, что дядько Журка уезжает от них насовсем, пришлось пообещать, что будет их навещать и нарежет Ходятке корабликов из сосновой коры, а Малушке и Мыське привезёт леденцов с ярмарки. Вещей у Юрася оказалось немного - сапоги он стоптал, полушубок от сырости покоробился, а остальное уместилось в той же тощей дорожной суме.