...Синие-синие очи. Огромные, чуть раскосые, как на иконе у богоматери, опушённые густыми ресницами, насмешливые и внимательные. Тонкий нос, усыпанный россыпью ярких веснушек. Большой, улыбчивый рот, белые зубы. Тёмно-рыжие волосы, вьющиеся кудрями, обрезанные по плечи - Юрась впервые видел стриженую девицу. Худая фигурка, серебряный крестик между ключиц, острые грудки, узкие бёдра, загорелые длинные ступни, браслеты на щиколотках. Голубая развевающаяся одежда. Звонкий, как колокольчик смех... и то, что девица смеялась над его, Юрасевой, неуклюжестью, не имело уже никакого значения. Он спокойно поднял колодезное ведро, наполнил девушке обе бадейки, подцепил их к коромыслу, поставил наземь.
- Меня зовут Юрась, сын Гордяты. Я ученик изографа. А ты будешь моей женой.
- Я? Женой? - девушка рассмеялась снова, - я плясунья Ружа, дочь Мацька-скомороха. И я никогда не стану ничьей женой.
Отпустив повод бедного Орлика, девица неожиданно вскочила в седло и, балансируя руками, встала во весь рост на спине лошади:
- Королевич венгерский хватал да не удержал, князь белецкий хватал да не удержал, где ж тебе журке полоцкому меня удержать? Лови!
Юрась протянул руки. Чудом удалось устоять, но девушку он поймал и обнял, зарылся лицом в душистые волосы, почувствовал нежный шёлк одеяний, жёсткие косточки бёдер и позвоночника. Потом сильные ладони оттолкнули его, и Юрась всё же упал в лужу.
- Экий ты тёпа, - смущённая Ружа протянула ему руку, помогая подняться, - а ещё жениться собрался. От коромысла всё равно не отвертишься. Пошли... Журка-дурка!
- Меня так сестрёнка звала, - улыбнулся Юрась, - указывай дорогу, Ружка-подружка!
Они расхохотались в голос и долго не могли остановиться, глядя друг на друга, покатываясь от смеха, утирая невольные слёзы. Юрась донёс коромысло до дома Ружи, познакомился с горбатым, длинноруким и изрядно хмельным Мацьком - удивительно даже, как у битого жизнью, некрасивого русса родилась такая чудная дочь. Может, мать была хороша собой? Юрась сразу сказал, что пришёл просить дочь в жёны. Мацько ответил отказом, непристойным и очень злым. Впрочем, навещать дочь он не запретил «до тех пор, пока Ружке тебя видеть охота». Юрась вернулся в мастерскую, отдал Георгию охры, желчь, оставшихся белок, и, сказавшись усталым, полез на полати. Вести жену в мастерскую было немыслимо, отказаться от ремесла - тоже. Как если выбирать у палача, правую или левую руку отрезать. Мамка сказывала, тятя так же её нашёл - увидел в лесу у борти и сказал «ты будешь моей женой». Оставался единственный выход - как можно скорее стать мастером. Буки-аз - ба, буки-аз - ба, ба-ба... баба! Тьфу, пропасть...
Глава 7
Икона была «раскрыта» - основные тона прописаны. Осталось самое сложное - прорисовать детали, сделать пятно охры лицом, полосу голубца - платьем, изобразить вдали город Иерусалим, а впереди - ангела с благой вестью. Весеннее солнце било в окно, заставляя щуриться. Юрась улыбался - завистник Василий был прав. Прошёл год, и он пишет свою первую икону один - от начала и до конца. Если всё выйдет ладно, Георгий допустит его вместе с остальными подмастерьями к росписи церкви Иоанна Крестителя - строительство наконец закончилось, осталось покрыть фресками стены и потолок. После этого Юрась может называть себя мастером, получать не только хлеб и кров, но и плату за выполненную работу. Сколько-то лет, конечно, он будет трудиться вместе с Георгием - чем больше Юрась узнавал учителя, тем больше гордился и восхищался им. Таких разумных и чутких, понимающих преходящую красоту мира, он не встречал. Разбирая по складам переводы греческих авторов, Юрась вник - да, мудрецы рождаются, но число их мало, а людская злость к ним неистребима. Оставаясь рядом, он мог оберечь учителя... к тому же, сказать по чести, до мастера ему как до Иерусалима пешком. Тяжела душа, суетным, здешним обременена. Как написано в притче византийского старца Езопа: Гуси и журавли пасутся на одном поле. Когда же приходит ловец, лёгкие журавли поднимаются ввысь, к свободе, а тяжкие плотью гуси бывают пойманы в сети.