- Держи его, братцы!
Виновник несчастья не успел и опомниться, как товарищи крепко взяли его под локти. Староста почесал в волосах, скинул шапку и обратился к Юрасю:
- Крутенек ты, мастер, но справедлив. Пусть князь-батюшка с виноватого и спрос держит.
Мужичонка растерянно завертел головой:
- За что?! Вместе ж пили, братцы!!! Горшеня! Карась! Ярила!!!
- Молчи, слушать тошно! - краснобородый староста показал бедолаге кулак, - все пили, один ты всех под плети подвёл.
Гулко стукнула дверь, в храм влетели принаряженные, отмытые подмастерья, держа под мышками тщательно укутанные в холст иконы. Немой Кош сиял как начищенная монета, Лев старался держаться степенно. Увидев стену, оба остановились.
- Как это вышло?
- Двери ночью были открыты. Ливень. Сырость. И спешная работа - говорил ведь Георгий, тщательно, тщательно и не-то-роп-ли-во выкладывать грунт, кутать его, чтобы не пересох и не перемок, - почти спокойно ответил Юрась.
Лев взглянул ему прямо в глаза и Юрась прочёл во взгляде товарища очевидную мысль: «Учитель этого не переживёт». Георгий слёг ещё в вересень, первой седмицей - трое суток подряд дул пронзительный ветер, он работал на холоде и возвращался домой в промокшей одежде. Застарелая грудная болезнь - недуг старых изографов, память о сквозняках, сырости и каменных плитах - чуть не загнала учителя в могилу. Стараниями княжьего лекаря-грека удалось достать редкостную и драгоценную каменную смолу, растолочь её и, смешав с парным молоком, каждый день отпаивать учителя. Сам князь Рогволод прислал больному легчайшее пуховое одеяло. Немой Кош раздобыл барсучьего жира. И учителю стало легче. Георгий задыхался в дурную погоду, хрипел по ночам, но ходил уже сам и надеялся, что послезавтра встанет к заутрене и пройдёт крёстный ход по случаю освящения храма. Если сейчас окажется, что работа порушена, одного княжьего гнева может хватить, чтобы тонкая ниточка жизни оборвалась.
- Ярила-трудник, отец родной! Выручай, на тебя и артель одна надёжа. Виноватому-то князь голову срубит, да и нас всех не пирогами пожалует. Сдюжите до ночи стены притвора вычистить, фреску снять и заново оштукатурить?
- Ты с ума сошёл, Юрась! - вскинулся Лев, - не успеешь!
- Успеем. За ночь разметим, за день распишем, за ночь краски высохнут.
Краснобородый покосился на артель, подошёл к стене, поскрёб её пальцем:
- Сдюжить-то можно... А не лучше ли на живую штукатурку подмазать, никто и не заметит по первости. А потом как храм освятят и князь-батюшка успокоится, снимем и перерисуем заново... - глянув на лицо Юрася, староста сменил тон: - сдюжим, мастер, отчего же не сдюжить. Так, братцы?
- Так! - угрюмо согласилась артель.
- Спасибо вам, братие. И Христом-богом молю, пусть этот рукосуй хоть бы нынче с глаз денется.
Ярила переглянулся с трудниками, кивнул и незадачливого питуха отпустили, наградив парой веских затрещин.
- У меня детки не евши... - попробовал поныть мужичонка.
- Если ты не уберёшься сейчас же - твои детки станут сиротками, - пообещал Юрась, - ступай по добру, а!!!
Когда обиженный хлопнул дверью с досады, Лев осторожно заметил:
- Последили бы, чтобы он здесь чего не пожёг или не напортачил по злобе.
Староста покачал головой:
- Слабоват будет пакостить.
- Тогда бог с ним, начинайте работу. Лёвка, оставь иконы в алтарной, бегите в мастерскую, тащите сюда припас и трите краски с Кошем напару. И Георгию чтобы - ни слова, ни полсловечка! - распорядился Юрась.
Краснобородый Ярила тут же начал командовать трудниками - кому снимать штукатурку, кому делать раствор. Изограф постоял немного, наблюдая, как осыпаются в мусор плоды четырёх дней труда. Замысел фресок принадлежал Георгию, но рисовал их уже Юрась с подмастерьями. Парни делали доличники, он - персты, лики и надписи, слава богу, что подчинился Георгию и выучился грамоте. От шума и пыли у Юрася разболелась голова. Он решил прогуляться по солнышку - пока штукатурка не встанет, делать всё равно нечего.
День стоял удивительно ясный для поздней осени. Деревья почти облетели, редкие золотые монеты листьев ярко блестели под голубым шёлком неба, рассыпались по мостовым, прилипали к сапогам, поршням и босым пяткам прохожих. Юрась улыбнулся белокурой девчушке не старше четырёх лет, в волосах у которой застряла пурпурная кленовая ладошка. Он брёл, куда глаза глядят - по мосту через Двину до стен, к Новому городу. Смешно подумать, два года назад он пришёл сюда деревенским мальчишкой, и Полоцк казался ему громадой, всё это время город рос вместе с ним: прибавлялось домов, богатели трудолюбивые горожане, приходили из мира путешественники и купцы. И вот Юрий из Востравы смотрит на город, как равный смотрит на равного - в красоту Полоцка ляжет толика его труда. Всё будет хорошо. Раньше, до возвращения в храм, он стал бы тревожиться - хватит ли сил и умений, будет ли рад учитель, что скажут люди. Теперь пришла прозрачная ясность. Бог смотрит за ними и ведёт земные пути так же просто, как он водит кистью по фреске или выкладывает мозаику. Суждено завершить церковь - она будет закончена в срок. Не суждено - значит, завтра смирят гордыню плетьми. Но это будет вина самоуправца Юрася, а не учителя.