- Угу, - согласился Юрась и подбавил чуть соли.
- А потом мы в поход на печенегов тронемся. Через степи широкие, горы высокие, реки глубокие... Разобьём всех врагов и вернёмся с добычей. Я печенежскому князю голову отшибу, меня наш приветит, в ближние гридни возьмёт, а то и боярином сделает.
- Ого...
- А там и женюсь на боярышне, красной девице, белотелой да длиннокосой. Разует она меня, хоромину поставим, на шёлке спать будем, беличьим мехом укрываться, с серебра есть, из золота пить. За море поплывём... Да ты и слушать перестал!
- Ага! - согласился Юрась и встрепенулся - варево выплеснулось на угли. Аккуратно, рукавами, он подхватил горшок, поставил его на холодную землю, понюхал, ткнул ножиком мясо.
- Готово! Ты гуся добыл, тебе и хлебать первому.
- В очередь, - улыбнулся довольный Олелько и достал ложку, - знатная похлёбка вышла.
Стукаясь ложками, друзья начали жадно таскать из горшка то разварную крупу с заедками, то куски гусиного мяса. С чмоканьем обсосав крылышко, Олелько вдруг поинтересовался:
- А скажи-ка мне Журка - вот я витязем быть хочу, славным и храбрым воем. А ты кем?
От неожиданности вопроса Юрась поперхнулся, приятель долго хлопал его по спине.
- Не знаю. Человеком хочу быть. А где моё место разве Христос ведает.
- И богатым быть не хочешь? И в шёлке ходить? И невесту-красавицу?
Юрась почесал в затылке:
- Спать хочу. Айда!
Горшок и мясо перекочевали под присмотренную ёлку. Друзья расстелили один плащ под широкими лапами на хвойной подстилке, улеглись спина к спине, подложили мешки под голову и укрылись вторым плащом. Оба уснули, едва согревшись. Юрась проснулся, когда начало светлеть - снаружи шёл дождь. Вылезать не хотелось, поэтому он подоткнул плащ плотнее и уснул снова. Олелько поступил так же. Когда оба продрали глаза, снаружи был уже день - мокрый и стылый. Они позавтракали давешней похлёбкой - остыв, она покрылась слоем липкого жира, но всё же была вкусна. Олелько с важным видом заявил, что тропа, на которую они свернули - охотничья, поэтому надо возвращаться и идти прямо. Юрась не стал спорить. Под непрерывным дождём они тронулись дальше.
Дальнейшие трое суток Юрась помнил плохо. Они шли, шли и шли по нескончаемой тропке. Иногда по щиколотку, иногда и по колено в воде и грязи. Поочерёдно проваливались в бочаги, вязли в болотах, роняли вещи, промочили оставшийся хлеб и крупу, разбили драгоценный горшок. Первый день ели гусиное мясо, на второй прикончили мёд, всё холодное. У Юрася зуб на зуб не попадал, ему казалось, что он промёрз до самого сердца. Самое гадкое - негде было остановиться на ночь. Оба раза они ночевали под елями на мокром мху, стылые капли пробирались под ветки и не давали уснуть. Даже Олелько сник. А Юрась двадцать раз был готов повернуть назад, но понимал, что в одиночку не выберется. От жалоб удерживало то же опасение - что дружок взбеленится и бросит его одного. Он изо всех сил старался не быть обузой, выискивал местечки посуше, первым шёл через топкое. И радовался про себя, что может идти в ногу с приятелем. Наконец к вечеру третьего дня почва стала посуше, чахлые ели сменились мощным березняком. Тропка вывела на поляну, украшенную развесистым дубом. Под деревом было почти сухо. Приятели зарылись в опавшие листья, тесно прижались друг к другу и задремали
Разбудило их яркое, словно отмытое солнце. Свет играл на мокрых от росы листьях, на стеблях и колосках жухлой травы, на глянцевых желудях. Юрась с Олелько пробежались до края леса за хворостом, но всё отсырело - хорошо, хоть спрятанный в туле трут уцелел. Не сговариваясь, друзья развесили по ветвям мокрые плащи и прочую лопоть, оставшись в одних портах и нательных рубахах. Они разделили по-братски последний раскисший хлеб, но голода это не утолило, только зря раздразнило брюхо. Юрась уныло погрыз жёлудь - в Востраве их ели: отмачивали, сушили, жарили, толкли и пополам с мукой клали в лепёшки. Вокруг не росло ни яблоньки ни тёрна ни груши-дичка, разве на тракте ближе к жилым местам удастся что-то найти или выменять у сельчан.
Неугомонный Олелько снова вытащил лук и предложил поохотиться - время, мол, ещё есть, глядишь что подстрелим к обеду. Одёжа всё равно сохнет, время есть. Юрась покорно согласился посидеть под дубом, покараулить лопоть, пока приятель разыскивает добычу. День был ясным, небо высоким, солнце тёплым - отчего бы не помечтать, глядя в чистую синеву? Вскинув на плечо тул, Олелько направился было к лесу. Далеко ходить не пришлось. Над поляной в вышине закружились длинношеие, большекрылые птицы - то ли цапли, то ли журавли. Олелько споро натянул лук и прицелился. Стая вдруг заметалась, словно её расшвыряло ветром. Попасть в кого-то с такой высоты казалось немыслимым, но охотник решил испытать удачу и спустил тетиву. Стрела тонко свистнула, уходя в небо. Птичья тушка гулко стукнула оземь. Юрась вскрикнул от восторга. Олелько бросился к добыче, подхватил её - и встал как вкопанный, побледнев на глазах. Он поднял мёртвую птицу на вытянутых руках: