Исповедь патриция заинтересовала Диану. Желая вызвать его на откровенность, леди Диана шутливо заметила:
— Но вы прекрасны, Ручини. О, да! Вам говорили это сотни раз. И я уверена, что тысячи женщин смотрели на вас с тайным желанием узнать вас поближе.
— Не знаю. Возможно, что я не полюбил бы даже тех, которые бы гарантировали мне на земле счастье. Это лишний раз доказывает, что любовь — это детская карусель, где кольца прицеплены как попало. Иногда на кольце висит золотое сердце, иногда низкая душонка.
— Где же истинная мудрость?
— Смотреть, как вертится карусель.
— А если ваш возраст не ставит вас еще в ряды зрителей?
— Играть кольцами, не задумываясь над тем, что подвешено внизу.
Моторная лодка прошла вдали, взбудоражив поверхность воды и заставив гондолу слегка покачнуться. Это вернуло леди Диану к действительности. Она переспросила своего собеседника:
— А теперь?
— Теперь?
— Что вы делаете?
— Я живу счастливо, так как Эрос вывел меня из игры. Сидя над сеткой, я считаю погибшие сердца.
— Я хотела спросить, какое главное занятие вашей жизни?
— У меня его нет.
— Ручини, я не верю вам. Вы в моих глазах олицетворение деятельного человека. Воля исходит от вас, как электрические волны от беспроволочного телеграфа. Нужно быть лишенной всякой чуткости, чтобы не почувствовать на расстоянии силу вашего «я». Поэтому не говорите мне, что вы бродите по берегам Адриатики и мечтаете при луне, и потом, не вы ли сказали мне в прошлый раз, что вы всегда занятый венецианец?
— Суетливая муха тоже ведь занята. Леди Диана нетерпеливо пожала плечами.
— Не считайте меня ласточкой, подхватывающей все, что ей ни бросят. Я научилась узнавать людей, а вы не производите впечатления праздного человека.
— Ваше мнение мне льстит, дорогая леди Диана. Но оно не совсем заслужено. Кто из нас может похвастаться тем, что он осуществляет все, что задумал? Разве наш мир не является складом неосуществленных намерений? Разве наша воля не похожа на пулю, вылетевшую из ружья? Ее начальная скорость все уменьшается по мере движения вперед, и ее путь заканчивается в пыли. Судьба человеческих замыслов такова же.
— Это не помешало вам, однако, выполнять срочное задание в тот вечер, когда вы чуть не перевернули мою гондолу.
— О, я полагал, что вы узнали меня теперь достаточно, чтобы быть уверенной, что такая причина не помешала бы мне вернуться и извиниться за свою неосторожность.
— Я понимаю. Вы не желаете назвать мне род ваших занятий. Вы приоткрыли мне страницу вашего интимного прошлого, но не считаете меня достойной знать вашу настоящую деятельность. Простите мне мою невольную нескромность; она больше не повторится.
Леди Диана повернулась к Беппо и резко приказала:
— Назад!
Гондольер повернул лодку к острову Сан-Джиорджио-Маджиоре, возвышавшему свои остроконечные колокольни на фоне звездного неба. Леди Диана посмотрела на далекие огни набережной Рабов, как бы совершенно не замечая присутствия Ручини, сжавшего губы и молча смотревшего на нее.
— Леди Диана, — проговорил он вдруг, — бывают случаи, когда каждый человек, достойный этого имени, не имеет права раскрывать тайну своей деятельности. В настоящий момент мое положение таково, что малейшая неосторожность может вызвать ужасные последствия. Я не был бы откровенен даже с собственной матерью, и вы должны понять мою скрытность.
— Даже с женщиной, любовь которой была бы настолько велика, что она предпочла бы умереть, нежели предать вас?
— Даже с ней!
Леди Диана саркастически усмехнулась.
— Послушайте, Ручини!.. Не покушаетесь ли вы на фашизм?
— Я всегда его поддерживал.
— Жаль. Я не возражала бы против вечерней прогулки по лагуне в обществе заговорщика; жизнь теперь так печально однообразна и лишена всяких красок.
— Какое заблуждение! Никогда Европа не знала периода, более смутного и более благоприятного для приключений. Телеграф, железная дорога и всеобщее избирательное право не убили романтику. Она наполняет все европейские улицы, она подстерегает вас в углу вагона, на пароходе, на тротуаре столицы или в курительной комнате отеля. Облачать ее в маску, капюшон и широкополую шляпу совсем не обязательно. Она прячется в сердцах, леди Диана!.. В горячее время войны романтика живет внутри… Она прячется в темноте подсознания и посещает экзальтированных и полусумасшедших… Некогда ее объектом были любовные похождения королевы, бегство незаконнорожденного или деятельность какой-нибудь секты. Ныне она вдохновляет любителей запрещенных наркотиков или убогих студентов, мечтающих перевернуть жизнь общества. Роман миллиардера XX столетия гораздо богаче приключениями, чем жизнь пирата во времена Дандоло, и в наши дни жизнь однообразна только для ограниченных умов.
— У вас убедительное красноречие, Ручини.
— Я хорошо выражаю то, что чувствую. Мое слово, в противоположность большинству моих соотечественников, только следствие действия. Я сначала действую, а потом говорю.
— За исключением тех случаев, когда вы боитесь неосторожности вашего друга… О, я, конечно, шучу, дорогой мой!
— Разве ваша собственная жизнь, леди Диана, так пестро расцвеченная приключениями и драматическими событиями, не служит блестящим доказательством моей правоты?
— Что вы о ней знаете?
— Немного: но то, что я узнал о вашем прошлом, убедило меня, что вас трудно чем-нибудь удивить и что вы охотно согласились бы с Гете:
«Нужно часто совершать глупости; чтобы продлить жизнь». Вы обладаете этой смелостью жизни. Вы меня понимаете?.. Вы объездили весь мир и научились прожигать жизнь… Вы, как и я, испытали горечь обмана и сладости любви. Тот, кто никогда не ел хлеба, омытого слезами, недостоин ни коснуться вашего платья, ни пожать мою руку, обагренную кровью… Но ваш гондольер подъезжает к Реццонико. Я должен попрощаться с вами и надолго. Завтра утром я уезжаю в Милан, а потом в Рим.
— Ручини, вы приедете в Венецию к празднику, который я даю у себя в ночь Искупителя? Я буду бесконечно счастлива, если вы сможете присутствовали на нем.
— Ах, да!.. Джимми Баттерворс говорил мне, что молодежь, входящая в состав «всей Венеции», решила короновать вас догарессой.
— Простая фигура котильона!
— Я протестую. Пять веков тому назад вы достойны были восседать во Дворце Дожей и принимать с высоты вашего трона процессии двенадцати патрицианок в золотых коронах в память о похищении корсарами невест из церкви Святого Петра…
— Итак, вы вернетесь… к восьми часам в субботу?
— Я, безусловно, возвращусь и не премину присутствовать при триумфе Дианы-Анадиомены, вышедшей воьвсеоружии из спокойных вод Лох-Ломонд.
Ручини попрощался с леди Дианой и исчез за утопавшим в зелени забором дворца Франкетти.
Леди Диана вернулась во дворец, удовлетворенная и заинтригованная. Ночная прогулка оставила странное впечатление, занявшее ее разум, но раздражавшее ее чувственность. В ней происходила борьба тела и духа. Она была слишком умна и осторожна и понимала ясно причину нервного состояния, вызванного в ней разговором с Ручини. Ей нравилось его ясное представление о вещах и его острое понимание людей. Но она страдала от его недоверия, слишком явного и рассчитанного. Леди Диана видела, что он развлекал ее, как развлекают маленького ребенка, рассказывая ей занимательную сказку. Он бросил ей обрывки своей интимной жизни, как укротитель бросает в клетку пантеры шар, чтобы рассеять ее скуку. Он открыл ей кусочек своего сердца, не соблаговолив обнаружить свое внутреннее «я». В этом было что-то шокировавшее, унижавшее и раздражавшее ее. Высокомерная и безразличная, леди Диана привыкла играть сердцами воздыхателей. Теперь же упорная замкнутость этого человека и равнодушие к проявляемому ею вниманию оскорбляли ее. Одна подробность особенно удивляла ее. Ручини даже не намекнул на Джимми. Было ли присутствие молодого американца так безразлично для него, что он даже не соблаговолил заметить этого? Было ли это полным безразличием или же изощренной ловкостью дипломата, знакомого со всеми тонкостями любовных похождений?