Когда публика кончила аплодировать только что закончившейся песне и Адрианна начала петь следующую, он обратился к своей соседке, но, едва хор поднялся, как он снова направил пристальный взгляд на Элену, которая тоже заметила его. Челано уже понял, что она видела, как он смотрел на нее, и их взгляды встретились, хотя девушка ни разу не повернула головы в его сторону. Каждый раз Элена, с изумлением замечая его взгляд на себе, тут же отводила глаза. Но потом осмелела и один раз тоже ответила ему продолжительным взглядом синих глаз. Он улыбнулся, в ответ уголки манящего ротика чуточку дрогнули. Ему страшно нравилось вести эту игру, этот безмолвный флирт с пиетийскою невинностью, впрочем, уже вполне созревшей и для чего-то более существенного, нежели взаимное созерцание.
Элена, зная, что маэстро видел все, даже волнение публики не способно отвлечь его внимание от хористок, предпринимала отчаянные усилия, чтобы не смотреть в сторону сидевшего Марко Челано. Она чувствовала, что тот не сводил с нее глаз, и все время, пока ей вместе с хором пришлось петь мадригал, продолжал эту игру. А она возбуждала странным образом, заставляя сердце биться чаще и окрашивая ее щечки в розовый цвет. Потом вдруг она стала думать совершенно о другом. Когда ее подруга вот-вот должна была начать сольную партию, маэстро вдруг кивнул на Мариэтту, дал сигнал, чтобы та не пела, скомандовал оркестру играть финал. Элена изумилась, но мысли ее подруги были слишком далеко, чтобы при помощи их знаменитой немой азбуки выяснить, что произошло.
Мариэтта мгновенно сообразила, почему ей не позволили петь. Ее охватило гнетущее чувство тревоги. Конечно, он заметил ее шепотки. Глупо, конечно, было так рисковать, и она уже боялась и подумать, какими могут быть последствия.
Во время антракта в гостиную, примыкавшую к чалу, где отдыхали девушки хора, принесли фруктовые соки. Но не успела Мариэтта подойти к столу, уставленному хрустальными бокалами с освежающим питьем, как к ней подскочила сестра Сильвия с ее накидкой в руках.
— Мариэтта, маэстро просил передать, что я должна тебя немедленно отвести в Оспедале.
Мариэтта не стала интересоваться, почему. Тут же к ней подбежала Элена.
— Куда ты собираешься? Тебе что, нехорошо?
— Мне нехорошо, но я все объясню тебе потом, — в горле у Мариэтты стоял комок.
Элена обеспокоилась не на шутку.
— Что с Мариэттой? Почему она такая?
Сестра Сильвия пожала плечами.
— Я лишь выполняю распоряжение маэстро. Пойдем, Мариэтта.
Фаустина, наблюдавшая эту картину, вздохнула с облегчением, подумав при этом, что ей самой удалось выйти сухой из воды, и орлиный взор маэстро не заметил ее. Мариэтта же еще не постигла той хитрой науки, заключающейся в том, чтобы держать перед собой нотный лист таким образом, чтобы не было видно губ. Фаустина считала себя прекрасной солисткой, ничем не хуже Адрианны. И когда-нибудь маэстро все же сподобится понять это, в этом не могло быть сомнений. Повернувшись, чтобы взять у лакея бокал с соком, она увидела сестру Сильвию и поняла, что отвертеться все же не удастся.
— Бери свой плащ и ты, Фаустина, — холодно распорядилась монахиня.
Гондола доставила двух согрешивших хористок в Оспедале. Девушки дожидались маэстро у дверей его кабинета, пока тот не вернулся с концерта. Он появился мрачнее тучи — публика сегодня явно не баловала своим почтением, случившееся между представителями двух враждующих родов испортило впечатление от музыки. Случалось, конечно, и раньше, что во время выступлений люди расхаживали по залу и переговаривались друг с другом, но такого не наблюдалось никогда, если выступление происходило на сцене. Его гордость была уязвлена, а плохое настроение усугублялось и нарушением дисциплины, допущенным двумя певицами хора. Разнос он устроил им основательный.
— Хор Оспедале всегда отличался тем, что сохранял безукоризненную выдержку в любых ситуациях, что бы ни происходило в зале, а сегодня вечером вы обе просто опозорили меня.
Мариэтта пыталась возразить.