Все это было очень интересно, но я слушала вполуха: у меня из головы не шел случай в парке. Наконец, Франческо, поймав мой рассеянный взгляд, взволнованно спросил, все ли в порядке.
— И да и нет, — вздохнула я. — И да и нет. На днях кое-что произошло…
И я рассказала ему о странной фигуре и о своем ночном кошмаре.
— Ты такая впечатлительная, piccola, — нежно приобнял меня за плечи профессор. — Это очень красивая история, особенно по тому, как она перекликается с темой моей выставки, но думаю объяснение всему самое прозаическое. Omne ignotum pro magnifico est. Красоты ради давай не будем думать, что ты встретила какого-то чудака, лучше верить, что это само Искусство спустилось к тебе из мира высоких материй.
— Красоты ради?.. — хмыкнула я.
— Но ведь за этим же ты здесь.
И в этот момент я с болью поняла, как мы с профессором на самом деле безнадежно далеки, и как бы я хотела разорвать эту дистанцию и встать с ним рядом.
23 октября, воскресенье
Всю середину октября я была точно расстроенная скрипка. Чуть тронь — и визжат противно струны, а корпус отзывается низким болезненным гулом. Я почти не писала родителям и перестала отвечать на письма питерских друзей, а дни свои проводила перед мольбертом или на сеансе массажа: невыносимо болели плечи. Никого не хотелось видеть.
Поэтому когда, вернувшись домой в пятницу вечером, я обнаружила на своем пороге Марка, с букетом лилий и чемоданчиком на колесах, на меня накатила такая дурнота, что закружилась голова.
— Сюрпри-и-из!
Громко смеясь, я целовала его, чувствуя, как щетина царапает мне лицо, а у самой глаза были полны слез. В голове только и вертелось: ну вот, все выходные мне придется притворяться: притворяться, что я рада, что я люблю, что все как раньше. Придется наклеить пластырь на свежие раны и молиться, чтобы кровь не просочилась наружу.
А Марк ничего не заметил. Только подивился беспорядку в квартире, так мне нехарактерному, и обкусанным ногтям.
Я поставила цветы в вазу, и вдвоем мы набрали в ведра воды, начисто вымыли липкий пол, до блеска отдраили раковины, сходили в супермаркет по соседству и вернулись с четырьмя огромными пакетами с продуктами.
Я как раз убирала в холодильник яйца, когда Марк сказал, небрежно облокотившись о столешницу:
— Я видел там новый портрет в твоей комнате. Такой смазливый ботаник у окна…
— Это наш профессор, Франческо Палладино… Помнишь я тебе рассказывала? Слушай, ты не подашь мне блюдце? Кажется, пакет с моцареллой протекает.
Я знала, что Марку никогда не увидеть моего сообщения за мазками краски, но желудок все равно завязался в узел.
— А-а, ваш местный любимчик?
— Ну да, девочки и кое-кто из парней чуть ли не визжат, когда он заходит в класс, а мне он кажется надутым как воздушный шарик.
— Ты была у него в гостях?
— Да, мы с ребятами ходили на его выставку, а потом он пригласил нас к себе на кофе. Он такой строгий, ужас, единственный профессор, который постоянно ко мне придирается, и я решила, что если немного потешу его эго, возможно, хоть так получу высший балл на экзамене. Как тебе?
Марк пожал плечами:
— Ты же знаешь, я считаю, все твои работы гениальны. Будь я твоим профессором, у меня бы ты получила cum laude… Ну что, пожарим бургеры на ужин?
Пока он делал заготовки, я вернулась в спальню накинуть свитер. Франческо смотрел на меня из угла: казалось, даже нарисованная улыбка излучает теплый свет.
— Прости меня, ладно? — прошептала я. — Так надо было. А вообще знаешь: лучше бы я никогда тебя не встречала.
Я подошла к окну, выходящему на террасу, и прислонилась лбом к холодному стеклу.
Как же так вышло? Когда я перестала любить Марка? А главное, почему?
В голове завертелись сотни приятных воспоминаний: вот мы едим сахарную вату в зоопарке, а потом не знаем чем оттереть ладони и щеки; вот он рассказывает мне о маятнике Фуко в планетарии; вот мы танцуем вальс на университетском балу, а вот жарим шашлыки на природе; вот мы едем по проселочной дороге на велосипедах наперегонки; а вот в пижамах играем в шахматы, и Марк просит включить электричество, но я настаиваю на свечах: для атмосферности. Столько всего хорошего произошло за эти четыре года. Конечно, были и ссоры, но никогда серьезные. Мои родители обожали Марка, а его родители — меня. Он был умным и добрым, любил детей и животных, заботился обо мне, и никогда не давал мне поводов для ревности. Жизнь с ним могла бы быть такой замечательной… Но я больше ее не хотела.
Я не могла не думать о Франческо: о том, какие на ощупь его волосы и какой у него запах. Я так сильно томилась по нему: это было как наваждение. Я думала, что отдавшись ему однажды, навсегда закрою этот гештальт, но мою жажду было не утолить. Он был нужен мне. Я хотела говорить с ним, говорить взахлеб, часы напролет, бродить по городу, слушать музыку, чувствовать его прикосновения на своей коже. Иногда, вечерами, я включала первый концерт Рахманинова и фантазировала о той ночи, когда растворилась в нем без остатка, и по моей коже всегда бежали мурашки, а дыхание становилось прерывистым. Это было как болезнь. Но теперь я не хотела выздоравливать.
Что-то на улице привлекло мое внимание. Светлое пятно и темная тень на брусчатой мостовой. Где-то на подкорке мозга мелькнула ассоциация, но я быстро отбросила ее в сторону. Наш разум любит играть в эти игры: то в луже увидим профиль Данте, то куча белья на стуле обернется до зубов вооруженным карликом. Желая разувериться, я протерла запотевшее окно ладонью. Стекло отразило комнату за моей спиной, мое собственное усталое лицо, и где-то там, в обращенном наружу мире, посреди пустынной улицы — высокую фигуру, чье лицо было скрыто золотой карнавальной маской.
— Марк! Марк! Ма-а-арк! Иди сюда, быстро!
Кровь прилила к щекам. Незнакомец замер точно статуя, не сводя темных провалов глазниц с моего окна. В свете уличных огней маска сияла, как свеча, и казалась отлитой из чистого золота. Бубенчики прыгали на ветру.
— Господи, что? Что случилось? — прибежал на помощь Марк, сжимая в руках деревянную лопатку так, как держат оружие.
— Подойди сюда. Посмотри в окно. Туда, на пересечении улиц. Видишь что-нибудь?
Я отвлеклась от окна всего лишь на долю секунды, но когда обернулась снова, улица была пустынна.
— Что я должен увидеть?
— Он был там, под светофором, на пересечении… Стоило мне отвернуться… — Я отчаянно всматривалась в темноту, желая увидеть удаляющийся силуэт.
— Я ничего не вижу.
— Теперь уже я тоже, но клянусь тебе, он был там.
— Да кто?! — недоумевал Марк, машинально облизывая лопатку.
— Кто-кто, тот монстр из парка!
— В маске?
— Да!
— А ты уверена?
— Ты издеваешься? Очень сложно спутать громилу в маске и черной мантии с дорожным указателем. Клянусь тебе, он был там, околачивался у моего дома.
— Хочешь выйти наружу осмотреться? Или давай позвоним в полицию? — неуверенно предложил он.
— И что мы им скажем? Что дважды я видела человека маскарадном костюме, который мне и слова не сказал? Нет, все в порядке, — махнула рукой я, задергивая шторы. — Может, мне и правда показалось, и я сама себя довела. Давай ужинать.
Но пока я жевала пережаренное мясо, инцидент не шел у меня из головы. Высокая фигура, будто закутанная в саван, в маске, чей золотой рот складывался в дикую, злобную усмешку, тут, рядом, прямо у моего дома, почти на пороге. Это было слишком похоже на дурной сон.
Все три дня я мучала Марка разговорами о высоких материях. Я знала, это не его конек, хотя Марк вовсе не был глуп, просто в жизни ценил только прикладные вещи. Ему казалось, что дай человеку хорошую работу, одари высококлассными услугами образования и здравоохранения, — и все, цель достигнута. Общество, которое победило нищету, болезни и преступность, — счастливое общество, и все должны на это работать. Помню, еще на первом свидании я посоветовала ему книгу «О дивный новый мир» Хаксли, но он так ее и не прочел.