– Он все время утверждает, что Больдеска погиб. Зачем ему это надо?
Он молчал. Ну как ей расскажешь о цене, какую Бориа потребовал заплатить за организацию отъезда?
– Спадони к нему относится с подозрением. Мерсер на плохом счету у полиции.
– Неужели? Даже не верится.
– Да. Так что человек он с двойным дном. – Учелло замолчал, перебирая пальцами цепочку на ее шее. – Давай забудем о нем. – Он медленно обнял Адриану, захватив в ладони груди. – Дорогая, потерпи еще немного. А потом ты приедешь ко мне, и мы наконец будем вместе. Навсегда. И что захотим, то и станем делать. – Он развернул ее к себе, и они слились в поцелуе.
Куранты начали отбивать полночь, а они все стояли, не в силах оторваться друг от друга.
Глава 14
Небольшой светильник на потолке был защищен сеткой из тонкой проволоки. Похожие сетки есть на кладбищах, куда ставят горшки с цветами. Мерсер вспомнил золотистые хризантемы на могиле матери на парижском кладбище Пер-Лашез. В тот день он сильно замерз, устал и вообще был какой-то неприкаянный. Наверное, таким с тех пор и остался.
Мерсер прислушался. Где-то рядом надоедливо капала вода. С трудом повернувшись, он увидел, что вода ручейком стекает по полу в канавку, проложенную вдоль стены. Выяснилось, что он лежит на каменном возвышении вроде помоста, украшенном лепниной. Под голову подложена набитая соломой подушка. Долго держать глаза открытыми было трудно. Прямо над головой на стене росли грибы, бледные, плоские, противные. Мерсер вспомнил, как приехал из Англии на каникулы к матери и насмешил ее. Он считал, что единственные съедобные грибы – шампиньоны. В лесу вокруг виллы, где они тогда жили, мама собирала маленькие розовые грибки, которые называла «прунелли». По вкусу они напоминали устриц. Мерсер закрыл глаза и погрузился в сон.
Он проснулся, не силах сообразить, сколько прошло времени, пять минут или пять часов. И то и другое было одинаково вероятно. Посмотреть на часы не позволяли связанные сзади руки. Мерсер с трудом сел, пытаясь размять затекшие мышцы. От сточной канавы разило вонью. Наконец ему удалось встать и медленно пройти по подвалу. В голове пульсировало. В глаз попала соринка, но как ее вытащить, если связаны руки? В подвале окон не было, но влажный воздух указывал, что помещение находится ниже уровня воды. Дверь подвала – армированная железом тяжелая конструкция – ручки не имела. Он надавил ее плечом, но мог бы с таким же успехом проделать это со стеной.
Мерсер вернулся на помост и сел, только сейчас заметив, что под него было подложено серое армейское одеяло. Он напряг память, вспоминая, как выбежал во двор фабрики «Орфей», споткнулся и получил сильный удар по голове. И вот он здесь. Что-то мелькало в мозгу, обрывки впечатлений о пути сюда, в этот подвал. Видимо, он пару раз приходил в сознание. Голоса, доносившиеся сквозь сон, урчание лодочного мотора, плеск воды. Один раз Мерсер даже открыл глаза, и перед ним возник залитый лунным светом фасад собора Санта-Мария-делла-Салюте. А затем снова отключился.
– Так ведь я сам на это напросился, – вслух произнес он и удивился, когда эхо многократно повторило его слова.
«Ничего хорошего меня не ждет. Я слишком много знаю, и на снисходительность рассчитывать не приходится. Значит, мне конец. Ну что ж, рано или поздно все кончается. По крайней мере не надо будет тревожиться о будущем».
В замке заскрежетал ключ. Вошел Лонго в морской форме, сзади него мелькнули крутой пролет ведущей наверх каменной лестницы и узкая полоска солнечного света. Мерсер встал. Лонго подошел, сухо улыбаясь.
– Ночевать вам пришлось в не слишком комфортных условиях, но граф Бориа все же позаботился, чтобы у вас имелись одеяло и подушка. Думаю, он хотел, чтобы ваше последнее впечатление о нем было хорошим.
Лонго замолчал, холодно рассматривая пленника.
– Я хочу его видеть, пусть он меня выслушает. – Мерсер все еще надеялся, что с графом можно будет как-то договориться.
– Ты уже больше никого не увидишь.
Хрипло вздохнув, Лонго с силой ударил Мерсера в челюсть. Тот грузно повалился на помост и затих. Лонго, морщась, потер костяшки, перевернул Мерсера и развязал шнур на запястьях. Вытащил из кармана тонкие перчатки из моющейся замши и длинный конверт. Повозившись, надел перчатки на руки Мерсера, а конверт сунул во внутренний карман твидового пиджака. Проделав это, он привел Мерсера в сидячее положение, согнулся и, взвалив на плечо, нетвердым шагом двинулся к лестнице. Наверху у потайной двери графа он прислонил Мерсера к стене и сдвинул засов.
Дверь мягко закрылась за ним. Лонго опустил Мерсера на пол у окна, обращаясь с ним как с тряпичной куклой. Наполовину задернутые длинные шторы колыхал теплый ветерок.
– Сочувствую тебе, – произнес подошедший Учелло. – Тяжело, наверное, было его тащить.
Лонго нахмурился.
– Ничего, как видишь, справился.
– Закурим?
– Здесь нельзя. Граф запретил.
Учелло усмехнулся.
– Надо же, какой строгий. – Затем посмотрел на Лонго. – Нервничаешь?
Тот молча глядел, как по серой поверхности канала внизу медленно двигаются гондолы и баркасы.
– Никогда прежде не убивал человека? – продолжил Учелло. – Да, я тебя понимаю. В первый раз трудно. Помогает, когда ты злой, напуган или пьяный. А если защищаешься, так это вообще прекрасно. Священники подобное деяние даже за грех не считают. А вот когда он лежит просто как мешок с ветошью…
– Заткнись! – Лонго резко развернулся, сунул руку в карман, нащупывая рукоятку пистолета. Затем зачем-то тронул ногой Мерсера. Внутри его словно кто-то истово молился. Он отчетливо слышал слова «Санта Мадре». Чтобы отвлечься, Лонго подошел и подергал ручку двери. Она была заперта, но скоро ее придется открыть, до того, как он застрелит Мерсера. Все должны считать, будто он только что ворвался в комнату. Задача Учелло была намного легче.
– Стрелять с пятидесяти ярдов – чепуха, – рассуждал Учелло. – В партизанах мы снимали немецких связных-мотоциклистов с восьмидесяти и в темноте. Иногда мотоциклы еще долго ехали сами собой. Вот так мы воевали. А что делали в это время моряки? Прикидывали, как поскорее сдаться англичанам?
– Ты что-то слишком разговорился, – заметил Лонго, опускаясь в кресло. Он все никак не мог успокоиться.
– А чего не поговорить? Волноваться мне нечего, ведь я профессионал. По ошибке родился в семье крестьянина, но хочу есть пироги, а не черный хлеб. Имею на это право.
Граф Бориа старался следить за ходом разговора, чтобы вовремя отвечать, если о чем-то спрашивали. Это уже у него вошло в привычку. Но мысленно он находился в другом месте. В комнате, где сейчас решалась судьба страны. Нельзя сказать, что ему нравилось, когда убивают человека, но так было необходимо. Того требовал долг.
– В наши дни все решает экономика, моя дорогая Лея, – произнес он, улыбаясь своей старой приятельнице.
Протиснувшись через толпу, собравшуюся перед палаццо, к ним подошел Минелли с серебряным подносом с напитками.
– Через пятьдесят лет здесь никаких гондол не останется, – продолжил граф. – Их убьют моторные паромы. – Он взял с подноса бокал и протянул ей. – Подумайте сами. Проезд до вокзала на пароме стоит триста лир, а если возьмете гондолу, это вам обойдется в тысячу. А люди сейчас считают денежки. Даже в сезон гондольер радуется, если делает в день шесть тысяч. Если муниципалитет не будет субсидировать данный вид транспорта, он захиреет, а потом закроются мастерские на острове Джудекка. Вот так катера и паромы разрушат наш город. – Он мягко рассмеялся и поднял бокал.
– Граф всегда пессимистически смотрит в будущее, – произнес элегантный мужчина, облокотясь на балюстраду.
– Наоборот, – отозвался граф, улыбаясь.
Многие пассажиры проплывающих мимо палаццо гондол с любопытством смотрели на террасу, наблюдая за шикарно одетыми гостями графа с бокалами в руках. Граф вгляделся. Скоро должна появиться парадная гондола с Мадео Нерви и городскими чиновниками. Можно представить, что тогда будет с толпой. А потом некто поставит на всем этом точку, произведя один-единственный гулкий выстрел из винтовки.