Она отвела взгляд, боясь, что действительно рассмеется, а когда повернулась, Фортуни уже был сверху. Он негромко напевал что-то неразборчивое ей на ухо на странном и далеком языке своего города, песня эта интриговала, ее притягательную силу нельзя было не почувствовать, однако звучала она уже во второй раз, а потому начала уже терять свою власть, походить на многократно испытанный прием из арсенала опытного любовника. И даже когда он ласкал ее шею, руки и все тело своими умелыми руками, хотя она и уступала его ласкам, — руки, пальцы Фортуни уже не принадлежали недосягаемому, неприкосновенному Маэстро — темной внушительной фигуре, что с вершины горы обозревает все лежащее внизу. Это был другой Фортуни, припоминающий старые штучки, которые всегда срабатывали с его любовницами в прошлом.
Сейчас, откинув назад его серебристые волосы, Люси поцеловала Фортуни в лоб и в приглушенном свете заглянула прямо в голубизну его глаз, выцветших глаз Маэстро. Эти задумчивые глаза, которые так долго слали ей ответные взгляды сквозь мрак и годы, были теперь совсем близко. И на мгновение, всего лишь на мгновение, Фортуни перехватил ее взгляд и быстро отвернулся.
Да, это был взгляд в упор, решил Фортуни; долгий и обезоруживающе прямой, он как будто отыскивал в глубине его глаз что-то тайное.
Но что? Эта молодая женщина изучала его издали всю жизнь и, кажется, все еще продолжает изучать. Продолжает наблюдать. Подобный пристальный взгляд он встречал у тех сказочных существ, тех уверенных в себе молодых женщин, какие попадаются на улицах и смотрят так, будто тотчас тебя разденут, стоит им только захотеть. Молодость… Он закрыл глаза, отвернулся и зарылся лицом в душистые волосы Люси. Те самые волосы, которые она распустила на мраморном полу его гостиной, когда своим простым, начисто лишенным эгоизма поступком освободила его от мертвого прошлого, эпохи «до Лючии», и перенесла в светозарное настоящее.
С того самого мгновения Фортуни стал ее пленником, обреченным на полную зависимость, как впервые влюбленный подросток. Он был счастливым пленником, радостно помечавшим в своем календаре дни встреч со своей Лючией. Он не сомневался, что способен сделать все ради этой молодой женщины. Он покорит кого угодно, так же как она покорила его, сотворит чудеса и оживит множество эмоций, которые считал давно умершими и погребенными. Она могла разогнать его кровь, подарить ему еще одну жизнь, еще один век.
Испытав уже второй за неполные сутки оргазм и ощутив, как в тишине спальни его обхватили руки Люси, Фортуни убедился, что этот век поистине только начинается.
Одно безупречно круглое кольцо дыма следовало за другим. Фортуни, облачившийся в синий шелковый халат с фамильной эмблемой на отвороте, сидел подле столика с вафлями и вином. Просекко, отметил он про себя, еще прохладное. Новое безупречное кольцо дыма проплыло через спальню. Фортуни сидел, потягивая просекко, завороженный видом этой молодой женщины, способной так виртуозно выпускать сигаретный дым.
Но, подняв глаза к потолку, он не заметил, как Люси, раскинувшаяся под золотистым одеялом, вдруг ткнула сигарету в пепельницу и машинально закурила другую. Единственное, что увидел Фортуни, были удивительные, безупречно круглые кольца дыма, которые проплывали над кроватью, мраморным полом и истаивали в дальнем конце спальни. Наконец он нарушил молчание, подняв бокал, чтобы провозгласить тост, и взяв с подноса вафлю.
— Милая Роза, — сказал он, оглядывая столик, — милая и такая догадливая.
Но Люси, выпившая больше, чем собиралась, яростно возразила:
— Да она терпеть меня не может.
Фортуни резко обернулся к ней, искренне пораженный:
— Роза?
— Ну да. Она просто ненавидит меня.
Фортуни рассмеялся:
— Ах, Лючия, Роза не умеет ненавидеть.
При этой мысли Фортуни рассмеялся снова, Люси тем временем неожиданно выпустила еще одно бесподобное кольцо. Все — вдруг показавшаяся давящей духота спальни, весь дом, разговор, смех Фортуни — становилось нестерпимым. Преображение из Люси в Лючию стало раздражать. Никакая она не Лючия, а Люси. Ей открылось вдруг с поразительной ясностью: но ведь так оно и пойдет. Сглаживая ее острые углы и обучая своим тонким штучкам, он лепит из нее Лючию. И тогда она подумала о красном платье, увидела его глазами Марко. Она надела это платье сегодня вечером не столько из любви к Фортуни, а (она уже это осознавала) как прощальный жест. Платье, имя Лючия, занудные тонкости, наставления о том, что «это просто понимаешь» и «это просто видишь», теперь тяжело давили ей на плечи, как наряд, в котором никогда не почувствуешь себя свободно и только и думаешь, как бы поскорее его сбросить. Ибо так оно и пойдет, как всегда шло в этом доме — Доме Фортуни; так оно и пойдет год за годом, пока ее прежнее «я» не сведется к точке и не исчезнет совсем. Пока она просто не сдастся и не станет Лючией.