С удивительной живостью Люси вспомнила тот день, час и минуту, когда Маэстро произнес эти слова, когда продемонстрировал свою хитрость и первая из маленьких уловок Фортуни перешла в ее собственность. Вспомнила тот момент озарения, то чудо, ту поразившую ее простоту. Она поднялась со стула и мимоходом тронула пальцами настроечные ключи, непреднамеренно задев струны. Инструмент изверг из себя низкий, нестройный звук, похожий на отрыжку, и затих. Вдруг Люси осознала, что надо выйти из прострации, выбраться на вольный воздух, повернуться лицом к этому миру, а не вспоминать о другом. Она быстро схватила пальто, сбежала по лестнице и ступила за порог.
Узкие улочки за бульваром Сен-Мишель блестели от вечернего дождя. Кошачью вонь смыло, и мусор бежал к люкам по водосточным канавкам. Чистый воздух, от которого даже пощипывало в носу, отдавал дождем; его хотелось пить, настолько он был осязаемым и прохладным. Люси шла по улице, и рестораны обдавали ее теплыми запахами: чеснок, азиатские специи, греческий кебаб, сладкая ваниль; терпко тянуло вином и сигаретами «Голуаз» из баров для курящих. Люси упивалась окружением, столь отличным от ослепительных декораций Венеции, но, сколько бы она ни впитывала в себя парижский дух, сколько бы ни старалась слиться с толпой на улице, с посетителями кафе, с суетой вокруг, мысли ее возвращались к Фортуни — правда, на сей раз невозмутимо спокойно, с ясным пониманием.
Она поняла, что Фортуни играл для другого века и, сколько бы она ни старалась отождествить себя с этим веком, это было не ее время. Она была не права, когда полагала, что родилась не в том месте и не в то время. Век Фортуни был веком мрачных, далеких, всевидящих титанов, как нельзя более ему созвучных; его мертвой мифологией Люси пропиталась, сама того не зная, как в детстве — волшебными сказками. Но Фортуни ушел, воцарился ее собственный век, и он дожидался разгадки, истолкования. Боги, те самые всевидящие существа, дышавшие только самым разреженным воздухом, в которых она так страстно стремилась поверить, умерли. Ведь если ты когда-то разделял вечернюю трапезу с богами, слышал, как они говорят на незнакомых языках, а затем видел, как они теряют из-за тебя голову, как распадаются у тебя на глазах, оттого что ты уже в них не веришь, то им не остается ничего иного, как умереть. И нет ничего печальней на свете, чем видеть, как уходит то, без чего ты когда-то не мог жить.
Да, они ушли, но не прежде, чем одарить своим умением тех счастливцев, что способны его воспринять. Она вновь поблагодарила про себя Фортуни, но так, чтобы внушить ему, что она найдет собственную дорогу. Ей даже представился его кивок — кивок, которого столь многие дожидались, а удостаивались совсем немногие. Да, теперь его дары в надежных руках. Она примет его даяние — его секреты и маленькие хитрости, и сделает именно то, чего он всегда от нее ожидал: она использует их. Все прочее было бы предательством, ибо только так игра Фортуни всегда будет различима сквозь игру Люси, и — вместе — они будут жить дальше. Отец, проговорила она про себя, отец, теперь я оставляю тебя, но возьму тебя с собой. Ты уходишь, ты здесь. Я ничего не вешу, притяни меня своим весом обратно к земле.
Прошлое и будущее. Она раскачивалась, как былинка. Но сколько бы она ни колебалась на острие бритвы между тем и другим, она понимала, что наступил ее век, и не сомневалась в том, что Фортуни при всех своих достижениях, теперь кивнул бы ей, давая понять, что его дары в надежных руках, и в эту самую минуту позавидовал бы Люси, стоящей перед светофором на пороге необъятного будущего.