Мы миновали колоннаду, пересекли площадь, и Лео провел меня через арку. Сразу за выходом из нее обнаружился мраморный фасад банка. Над дверью висел символ Венеции, крылатый лев. Окна были забраны красивыми коваными решетками.
Лео помедлил.
— Конечно, сегодня закрыто, но на неделе можно зайти и спросить синьора Гиларди. Он будет заниматься твоими делами. Я все ему объяснил.
— Спасибо, — сказала я.
— Это самое меньшее, что я могу сделать.
Неожиданно у нас за спинами загремело, и из переулка возникла очередная детская компания. Лео засмеялся и полез в карман за монетками. Должно быть, он не поскупился, потому что ребятишки удалились, широко улыбаясь и распевая еще громче. Но я застыла на месте, пытаясь осознать то, что произошло секунду назад. Под стук кастрюль в животе что-то ворохнулось. Я сунула руку под пальто, и — вот оно! — снова ощутила ладонью легчайший толчок. Мой малыш был живым, он брыкался у меня внутри. Это все меняло. Это делало все реальным.
— Что-то не так? — спросил Лео.
— Все так, — ответила я с улыбкой. — Я просто почувствовала, как ребенок в первый раз шевельнулся.
— Правда? Дай мне. — Кажется, ему дела не было до того, что мы на улице. Он сунул руку мне под пальто, и я приложила его ладонь к нужному месту. Младенец послушно толкнулся еще раз. — Это настоящее…
Я все прочла по его глазам.
12 ноября
Сегодня, собрав все свое мужество, я отправилась на званый вечер к графине, чтобы познакомиться со знаменитым художником Паулем Клее. Имельда сказала, что ей это неинтересно, мол, она не любит его работы. Думаю, на самом деле причина отказа заключалась в том, что она познакомилась с каким-нибудь итальянским красавчиком-студентом и теперь, когда Гастон вернулся во Францию, проводит с ним свободное время. Но Генри, милый, славный Генри, сказал, что будет рад пойти. В последние недели мы проводили с ним больше времени, чем раньше. Думаю, ему уже тоже пришлось испытать ностальгию и тревогу из-за призрака войны, которая застала нас вдали от дома. Мы вели разговоры на английском, и во время них я отдыхала душой.
Первым потрясением стало мое длинное платье, которое оказалось слишком узким. Надо было заранее выяснить, можно ли его перешить. Но не пойдешь же на званый вечер в дневном платье! В конце концов я использовала вместо пуговиц английские булавки и как следует прикрыла всю эту красоту шалью. Мы встретились с Генри и вместе отправились в Лидо на вапоретто. Я молилась, чтобы на суаре не явился отец Лео, а главное, чтобы сам Лео не приплыл за ним на катере. Обе эти молитвы были услышаны. Пришли профессор Корсетти и еще два профессора из академии, британский консул мистер Синклер и веселый священник падре Тревизан. Разумеется, был и Витторио, он все нависал над графиней, охраняя ее. Пауль Клее плохо говорил по-итальянски и казался довольно замкнутым, но графиня с присущим ей обаянием умудрилась вытащить его из скорлупы. По-английски он говорил лучше, и в какой-то момент оказалось, что мы с Генри и консулом ведем с ним беседу.
— Вы здесь, в Венеции, счастливчики, — сказал Пауль Клее. — Тут пока еще не преследуют евреев. Мне пришлось бежать из Германии ради спасения жизни, и вот теперь я вынужден из соображений безопасности вернуться в Швейцарию. В Германии на нас, евреев, нападают, стоит только выйти на улицу. Нам бьют окна. Не дают вести дела. Мы не можем работать, не можем учиться, и теперь за нами стали приходить по ночам. Графиня Фьорито удивительная женщина, не правда ли? Она помогла спастись нескольким моим друзьям.
Франц тоже пришел на суаре. В последнее время мы мало его видели, но тут я заметила, как внимательно он вслушивался в то, что говорилось по-английски. Неужели он правда немецкий шпион, как предполагал Генри? Нынче все стали подозрительными.
После речи Пауля Клее консул отозвал меня в сторонку.
— Дорогая, я думаю, вам пора серьезно задуматься о возвращении домой, пока это еще возможно сделать. В консульстве нам сказали, что наши дни тут сочтены, и нужно практически сидеть на чемоданах, чтобы можно было в любой момент уехать. Италия пока не объявила войну Британии, но нельзя забывать о ее пакте с Гитлером. Возможно, объявление войны — всего-навсего вопрос времени.
— Спасибо, — сказала я, — я непременно подумаю об этом. Но пока что во Франции спокойно, и поезда ходят нормально.