То и дело приезжал немецкий бронированный автомобиль и увозил заключенных на допросы. Потом они либо возвращались со следами жестоких побоев, либо не возвращались вовсе. Каждый раз, когда мы видели, как ворота лагеря открываются, пропуская эту машину, мы переставали дышать и даже, бывало, в ужасе хватались друг за дружку. Я знала, что рано или поздно придет мой черед. Поверят ли мне, что я ничего не знаю? Как я буду держаться под пытками?
Но в череде плохих дней случались и хорошие. В мягкую погоду нам разрешалось погулять. Наш сектор лагеря отделялся от мужского высокой оградой из колючей проволоки. В погожие дни мы смотрели, как мужчины играют в футбол. Они махали нам и кричали, если только строгий охранник не заставлял их помалкивать ударом приклада. Но однажды, когда октябрь сменился ноябрем, нас всех выставили из бараков, пока дежурные меняли в матрасах солому. Часть мужчин тем временем играла в футбол, остальные поддерживали их криками. Мы подошли к ограде посмотреть, и вдруг я заметила прямо перед собой Лео. Он бросился к разделявшей нас колючке. В лагере он похудел, его осунувшееся лицо стало костлявее, чем мне помнилось.
— Джульетта, что ты тут делаешь?
— Меня предали, — ответила я. — Кто-то донес немцам, что я не та, за кого себя выдаю, и что со мной еврейская девочка.
Я не хотела говорить, что предательницей оказалась Франческа. Я всегда была очень добра к ней и считала, что она ко мне привязана. Возможно, ей заплатили за информацию. Возможно, ее подтолкнули к такому вероломству неприязнь к евреям или тот факт, что с моим отъездом ей предстояло лишиться жалованья. Я не знаю, что вынуждает людей совершать в суровые времена те или иные поступки.
— Это ужасно. Надо тебя вытаскивать, — сказал он.
Я не выдержала и засмеялась.
— Кто бы говорил! Тебя схватили, когда ты возвращался к союзникам?
— Меня тоже предали, — ответил он. — Но, надеюсь, меня освободят, когда в семье узнают, что случилось. Отец, к сожалению, больше не в милости у властей, зато тесть преуспел и втерся в доверие к немцам. Остается только выяснить, насколько он привязан к своему единственному зятю.
— Не болтать! — охранник зашагал в нашу сторону, угрожающе размахивая пистолетом. — Отошли от ограды, оба. — Он подошел к Лео. — Сейчас не время флиртовать с девицами.
— Я не флиртую, — сказал Лео. — Эта женщина — любовь всей моей жизни, мать моего ребенка. Мы не делаем ничего плохого, неужели вы не позволите нам провести несколько минут вместе?
Семья для итальянцев святое, они ценят ее превыше всего остального. Я увидела, как выражение лица охранника смягчилось.
— У вас есть бамбино? — спросил он у меня.
Я кивнула.
— Его зовут Анджело. Ему почти четыре года.
— Ладно, — сказал охранник, — когда я дежурю, можете встречаться за сторожевой вышкой в углу. Но только на моих дежурствах, ясно?
— Спасибо, — поблагодарила я.
— Вы хороший парень, — добавил Лео. — Слишком хороший для такой работы.
— Мне надо кормить семью. Раньше мы голодали, — проговорил охранник. — У нас ферма. Немцы забрали весь наш скот и все оливковое масло. Проклятые немцы. — И он сплюнул. Потом огляделся по сторонам. — Только не говорите никому, что я это сказал.
У нас появился союзник. Мы встретились еще несколько раз, а потом Лео подошел к ограде с воодушевленной улыбкой на лице.
— Вот возьми. — Он вручил мне конверт.
— Что это? Любовное письмо?
— Нет, это твой билет на свободу, мой тесть прислал. Это приказ о моем освобождении и пропуск. Я отдаю его тебе.
— Не глупи, — сказала я. — Я не могу им воспользоваться, даже если бы захотела. Он же выписан на твое имя.
— Нет. Там сказано «освободить предъявителя сего». Вот ты и будешь предъявителем. Покажешь приказ коменданту лагеря, и тебя отпустят.
— А как же ты? Я тебя не брошу.
— Тебе и не придется. Я уже написал тестю; что один исключительно злобный охранник порвал пропуск и нужно поскорее прислать мне новый. Так что к концу недели я отсюда выйду.
Держа в руке конверт, я не сводила с него глаз.
— Давай, — сказал он, — иди, не откладывай. До темноты успеешь добраться в Стрезу, там договоришься о лодке — тебе ведь обязаны вернуть все твои вещи. На всякий случай: фамилия моего тестя — Антонджовани. Он — в дружеских отношениях с верхушкой немецкого командования в Италии.
— Лео, — все еще колебалась я, — я не могу тебя оставить.