Я послала в академию некоторые свои работы, и меня приняли в качестве иностранной вольнослушательницы. Это означало, что я могу посещать занятия, но избавлена от зачетов и экзаменов. Сказать, что мама не пришла от такой затеи в восторг, было бы существенным преуменьшением. Она сильно огорчилась.
— Ты уедешь на целый год? А как же я?
После папиной смерти она привыкла во всем полагаться на меня, да и вообще никогда не была общительной и уверенной в себе. Ее жизнь многие годы состояла из забот о муже и дочерях, посещения церкви да участия в алтарной гильдии, члены которой поддерживали в порядке церковную утварь.
— Тетя Гортензия составит тебе компанию. А миссис Бредли проследит, чтобы в доме было чисто и красиво.
— Но это же так безответственно, — возразила мама. — Зачем, скажи пожалуйста, тебе понадобилось снова учиться рисованию? В школе вроде бы считают, что для преподавания твоих навыков вполне достаточно!
— Мамочка, но это же такой отличный шанс! Ты должна за меня порадоваться.
— Порадоваться? — В ее голосе появились интонации, которые обычно предшествовали истерике. — Тому, что ты целый год будешь одна среди иностранцев? Ты — без всякого опыта, без знания мира! Как ты справишься? Ты же всегда жила дома, под моим крылышком.
Это было не совсем справедливо, потому что наши роли давно переменились, и теперь она жила у меня под крылышком.
— Я справлюсь.
— А что будет, если Гитлер решит объявить войну? Весь мир и так в хаосе, — сказала мама. — А этот Муссолини почти ничем не лучше Гитлера. Разве он уже не вторгся в Абиссинию?
— Мамочка, Абиссиния далеко, в Африке. Это колония. Он просто колонизировал ее, Британия и Франция веками занимались тем же самым. А если начнется война, я, конечно, вернусь домой, — объяснила я.
Тогда мама прижалась ко мне.
— Ты — все, что у меня есть, деточка, — проговорила она. — Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится.
Удивительно, но тетя Гортензия приняла мою сторону.
— Ее сестру, Винни, ты отпустила аж в Индию, — сказала она. — Уж конечно, девочка заслуживает право пожить собственной жизнью. Она же заботилась о тебе все эти годы!
И мама, пусть и с неохотой, была вынуждена согласиться. Я упаковала свой скудный гардероб и, терзаемая непонятным чувством вины, отправилась на вокзал.
И вот я здесь. Я приехала вчера и остановилась в маленькой гостинице у вокзала — конечно, это временно, и мне еще предстоит найти себе постоянную берлогу. Обстановка у меня в номере почти такая же спартанская, как была в монастыре, где мы жили в прошлом году. Тут совсем не так чистенько и постоянно пахнет дымом и потом, а еще ужасно шумно: рядом главная магистраль от вокзала к собору Святого Марка. Не слишком вдохновляющее начало! Погода жаркая и душная. Всю прошлую ночь я пролежала на кровати, но так и не смогла толком уснуть. А едва решилась приоткрыть ставни, чтобы впустить хоть немного воздуха, как была немедленно атакована комарами.
Утром меня с первым лучом солнца разбудила оглушительная какофония церковных колоколов, вопреки моему желанию напоминая, что сегодня воскресенье. Так что делами мне не заняться даже при всем желании, и остается только освежить свои познания о городе. А завтра схожу в академию и разузнаю побольше, где мне жить и когда начнется учеба. Поскольку у меня статус вольнослушательницы, я не буду заниматься по академическому расписанию, а смогу посещать некоторые классы уже сейчас, и это замечательно. Я почти не привезла принадлежностей для рисования, потому что не сомневалась: каждый из профессоров обладает твердым мнением относительно единственно подходящих для работы кистей, красок, холстов. Помнится, мои педагоги в школе Слейда были очень придирчивы в этом отношении. Школа Слейда! Она была так давно, будто в другой жизни. Утром я смотрела на себя в рябое зеркало над расписным комодом. Неужели я когда-то была девчонкой, которая смотрела на мир полными надежд глазами и строила великие планы на прекрасное будущее? Теперь я глядела на свое отражение и видела наметившиеся на лбу морщинки. И Лео, помнится, заметил, что глаза у меня грустные.
Я отвернулась от зеркала. Лео. Я не должна о нем думать. Потом я сказала себе, что есть и другие симпатичные итальянцы, а Лео упоминал, что мужчины тут предпочитают не жениться до тридцати лет. Может быть, я кого-нибудь встречу. Какого-нибудь итальянского художника. Выйду замуж. И проживу всю оставшуюся жизнь в Венеции.
Значит, в моей душе все-таки сохранилась толика надежды и воображения!