Где-то неподалеку часы пробили девять, и с последним ударом в комнату влетел профессор — яркий, экспрессивный мужчина средних лет с седыми кудрями почти до плеч и в красной рубашке с открытым воротом.
— Доброе утро, дамы и господа, — сказал он, — я — профессор Корсетти. Вижу знакомые лица, но и новые тоже. С нетерпением жду, когда познакомлюсь с вами и вашими работами.
Пока что я все понимала — он говорил медленно и внятно.
— Сегодня, для первого раза, я хочу, чтобы вы создали композицию, которая включает лицо, апельсин и церковь. На это у вас есть полчаса. Начали.
Вот так вот. Лицо, апельсин и церковь. Что бы это значило? Я посмотрела на других студентов. Они уже работали — на страницы альбомов ложились смелые, размашистые угольные линии. Я тоже взяла угольный карандаш и неуверенно набросала очертания церкви, потом — стоящего в дверном проеме человека, полускрытого в тени так, что видны были лишь его лицо и протянутая рука с апельсином. Во всяком случае, мне кое-что известно про перспективу, решила я, поглядывая на рисунки расположившихся впереди студентов, какие-то по-детски примитивные, на мой взгляд. Профессор Корсетти расхаживал по комнате, порой крякал, изредка кивал. Добравшись до меня, он остановился и спросил:
— Вы новенькая?
— Си, профессор. Я только что приехала из Англии.
— А в Англии все делается по правилам, так? — Он покачал головой. — Значит, вы нарисовали правильную симпатичную церковь, симпатичную пропорциональную фигурку и симпатичный круглый апельсин. Я теперь я хочу, чтобы вы забыли все, чему вас учили, и слили все элементы воедино. Впишите церковь в лицо, положите лицо на апельсин — как вам угодно, но чтобы они стали частями блистательного единого целого. Capisce?[18]
— Я постараюсь, — решилась ответить я.
Он оставил меня за неуверенными попытками изобразить апельсин с удивленным лицом на алтаре в церкви, а вернувшись, невольно хмыкнул.
— Вот теперь вы пытаетесь что-то сказать, — проговорил он. — Это прогресс.
В конце занятия он собрал наши работы. Некоторые из них были ужасно экспериментаторскими, сложно было разобрать, где на них что, другие смутно бередили душу. Когда очередь дошла до меня, профессор спросил:
— И что же вы сообщаете миру, положив свой апельсин на алтарь, а?
Я понятия не имела, как ответить, и выпалила первое, что пришло в голову:
— Что религия не должна существовать отдельно от повседневной жизни?
Он кивнул.
— Думаю, сегодня вы сделали шаг в нужном направлении.
Завершая занятия, профессор назвал несколько фамилий, и мою в том числе. Мы подошли к его столу.
— Все вы — вольнослушатели из-за границы, — сказал профессор. — Мне хотелось бы пригласить вас, мои зарубежные студенты, сегодня вечером к себе на маленькое суаре, чтобы вы почувствовали себя в Венеции желанными гостями. К восьми часам, третий этаж, дом номер 314 на на Фондамента дель Форнер в Сан-Поло. Это неподалеку от Фрари. Вы знаете, что такое Фрари?
Я не знала, как и несколько других студентов.
— Это большая церковь, которая называется Санта-Мария-Глориоса, но для нас она просто Фрари, — объяснил профессор. — Вы скоро узнаете, что в Венеции ничего не называют так, как оно зовется официально. Это на остановке вапоретто Сан-Тома. Если будете добираться с противоположной стороны Гранд-канала, можете переплыть через него на трагетто у Сан-Тома. Ладно. Вечером увидимся. Приходите голодными, моя жена любит готовить. — Он бросил взгляд на часы. — А теперь я должен бежать. Опаздываю на встречу.
Один из итальянских студентов, который задержался у своего столика, собирая вещи, пояснил нам:
— Он имеет в виду, что его ждет ун’омбра.
— А что это? — спросил один из иностранных студентов.
— В нашем городе есть такая традиция — выпить перед обедом. Кофе, например, с чем-нибудь спиртным, или граппы. Вот увидите, большинство утренних занятий из-за этого очень быстро заканчивается. — Он улыбнулся нам, закинул сумку на плечо, забрал мольберт и ушел.