— Графиня, позвольте представить вам мисс Браунинг из Англии, — проговорила синьора Корсетти. — Моя милая, это наша дорогая подруга, графиня Фьорито, известная у нас в городе покровительница искусств.
Я не была уверена, следует ли сделать книксен, и взяла протянутую руку — весьма изящную белую руку с синими жилками, просвечивающими сквозь очень белую кожу.
— Как мило, — сказала графиня на великолепном английском. — И как смело вы поступили, решившись приехать. Учитывая напряженную ситуацию, мы и не надеялись увидеть у себя в этом году англичан. Но не бойтесь, это Венеция. Мы тут не верим в войну.
— А если она все-таки начнется, вы сможете не пустить ее сюда? — спросила я.
— Конечно. Мы просто взорвем нашу дамбу, — сказала она и рассмеялась. — Однако не тревожьтесь. У нашего великого лидера грандиозные планы, но пытаться отправить итальянцев на войну — это все равно что пасти кошек. Думаю, с чудовищными замыслами герра Гитлера нам не по пути.
— Пожалуйста, Габриэлла, говори по-итальянски, — подошел к нам профессор. — Несправедливо, что вы вдвоем ведете разговор, к которому не могут присоединиться остальные гости. К тому же как ей совершенствоваться в итальянском, когда она говорит на родном языке?
— Скузи, Альфредо. — Графиня заговорщически подмигнула мне. — Как у вас с итальянским? — спросила она на упомянутом языке.
— Довольно сносно, — ответила я. — Мне просто нужна практика.
— И вы ее получите, хотя, должна вас предупредить, венецианское наречие ужасно. Мы как будто говорим на своем собственном языке. Мы не здороваемся словами буон джорно, как вся остальная Италия, а приветствуем друг друга, говоря бонди. Вы скоро с этим разберетесь.
— Помолчи минутку, Габриэлла, дай мне закончить знакомство, — сказал профессор. — Это Витторио Скарпа, владелец галереи, он помогает графине собирать ее коллекцию. — Он положил руку на плечо синьору Скарпе. — Если вы освоите то, чему я вас учу, то, возможно, ваши работы появятся у него в галерее или даже на следующей биеннале.
— Профессор, прошу вас, не подавайте студентам ложных надежд. Чтобы выставляться у меня в галерее, им придется выйти на уровень Сальвадора Дали. Как вам отлично известно, я весьма, весьма требователен. Мне подходит только самое лучшее, не так ли, дорогая графиня?
Владелец галереи был куда моложе — пожалуй, около сорока лет — и недурен на латинский лад: с темными вьющимися волосами (хотя, на мой взгляд, он немного перестарался с бриолином), сверкающими карими глазами, в костюме, вероятно, сшитом из шелка-сырца. Его ладонь показалась мне рыхлой и липкой, не самое приятное ощущение. Он снисходительно улыбнулся и проговорил:
— Добро пожаловать в Венецию.
Третий гость был священником. Меня вырастили в лоне англиканской церкви, поэтому я весьма подозрительно отношусь ко всему католическому, но в этом человеке не было ничего пугающего: он был крупным, почти круглым, с розовыми щеками и искрящимися весельем глазами. Его представили мне как падре Тревизана.
— Он тоже иностранец вроде вас, — сообщил профессор.
— Неужели? — спросила я.
Священник хохотнул.
— Это все из-за моей фамилии. Она происходит от города Тревизо, он на материке в получасе езды отсюда. Так что для венецианцев я всегда буду чужаком, хоть и должен отметить, что по меньшей мере один из наших дожей был Тревизан.
— Отец, вы принадлежите к какому-нибудь ордену? — спросил Гастон.
Священник изобразил невинную улыбочку.
— Меня немного тревожили обеты бедности, целомудрия и послушания, — сказал он. — С целомудрием у меня всегда было неплохо, а вот с послушанием не очень, это вам и мое начальство подтвердит, к тому же я люблю порой вкусно поесть и выпить хорошего старого вина.
Все рассмеялись.
— Альфредо, слишком много разговоров, — сказала жена профессора. — Не пора ли ужинать?
— Мы до сих пор ждем еще одного, последнего гостя, кара миа, — ответил он. — Наш американский друг пока не явился.
— Наверно, блуждает по Сан-Марко или Каннареджо, ищет ваш дом, — с нервным смешком произнесла Имельда. — Похоже, он даже не знал, где находится Сан-Поло.