Так элегантно меня давно в гавно не макали, если быть совсем уж точным, то всего три месяца прошло с того памятного дня на невольничьем рынке, где мне элегантно указал на место господин Франческо. От полного удивления и поражённый его грамотной и практически идеальной речью, с едва уловимым акцентом, я второй раз за свою короткую жизнь был наказан за своё самодовольство и упоение собственной значимостью. Пока я бахвалился и радовался тому, с какой скоростью изучаю языки, тихий и никому не приметный старик, будь он вражеским шпионом, услышал и увидел достаточно, чтобы нас всех тёмной ночкой и прирезать.
— Ладно старик, будем считать, я тебе поверил, — я скрывая за грубостью рассеяность от унижения, которое устроил сам себе, поёрзал попой на скамье, — давай знакомиться тогда, раз ты так хорошо говоришь на венето.
— Я просто скромный лекарь, Чжан Юаньсу, — он сложил руки и глубоко мне поклонился.
— Не верю я больше твоей хитрой роже, — буркнул я, бесясь от его спокойствия, — давай подробности. Кто, чем занимался, что можешь, кроме языка. Может ты ещё что выучил, пока тут жил?
Он назвал возраст по своему календарю, так что пришлось пересчитывать от Рождества Христова, оказалось, что ему на сегодня семьдесят шесть лет.
— Подождём с китайским, расскажи про медицину, я оценю твои способности.
Старик первый раз посмотрел на меня с таким глубоким удивлением, которое моментально скрылось за его поклоном и тихой, льющейся словно ручей речью. Он стал задвигать мне про меридианы, чи, цы и прочую муть, так что я даже разулыбался, понимая, что на голову его превосхожу своими знаниями. И дело даже было не в гормонах детского тела, которые постоянно сбивали мой настрой быть серьёзнее. Постоянное желание мозга и тела чтобы им все восхищались и любили, так расшатывали мою взрослую психику, что даже понимая, что часто веду себя под влиянием этого тела словно малолетний кретин. К тому же, постоянно что-то настраивающий симбионт крайне не помогал мне прийти в чувство, то увеличивая, то уменьшая концентрацию гормонов в организме, он словно медленно, но верно превращал меня в ребёнка со знаниями взрослого.
— «Может быть поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям? — мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог».
Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе, всё это время.
— Старик, напрашиваешься на плети, — нахмурился я, — давай лучше к китайскому перейдём. Может у тебя это лучше получится.
— М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин, рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? — старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, не смотря на все мои подначки, это здорово бесило.
— Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, — безразлично отмахнулся я, — а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива так сказать.
— Как будет угодно, моему господину, — он снова низко поклонился.
— Давай, спрашивай, у нас мало времени, — поторопил его я.
Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, я обливаясь потом и краснея от распираемой злобы не признался, что на его следующий вопрос, я не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом.
Он промолчал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по его губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.
— «Проклятый старикашка, проклятый симбионт!», — рыча от ярости я спрыгнул со скамьи и схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.
Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к деревянной широкой доски, куда обычно привязывали истязуемых.
— Энрике, мне десять ударов! — приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.
— Мне десять ударов, — скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, — твои трусы не хотят меня наказывать!
Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых, и замахнувшись ударил меня первый раз. Кожу обожгло.
— Нежнее гад! — прошипел я, скривившись от боли, — это самоунижение, а не развлечение для челяди.