Перед центральными дверями Сан-Марко в том месте, где, по легенде, преклонял колени Фридрих Барбаросса, установлена мраморная плита. Сама базилика, которая к тому моменту обрела уже знакомый нам общий вид, являла собой самый подходящий фон для столь важных событий. По стилю и духу эта третья уже из возведенных на том же месте базилика во многом была византийской, но к XI и XII векам это символизировало уже не столько давнюю преданность Венеции «новому Риму» Босфора, сколько уверенное заявление о своих правах на равное с ним положение или даже претензии на то, чтобы занять его место. Пьяцца и Пьяццетта также во многом приобрели свой современный вид именно при доже Циани: канал, протекавший мимо Сан-Марко, был засыпан, вся площадь вымощена кирпичом, к близлежащим домам пристроили колоннады, Дворец дожей увеличили, снесли стену, закрывавшую часть берега, и установили на Пьяццетте две античные колонны. Эти колонны прибыли из Греции вместе с Микиеле, а позже на них поместили изваяния льва святого Марка и святого Феодора с его крокодилом. Да и в целом город процветал и развивался. Банки на Риальто открылись в пятидесятых годах XII века, часть улиц и кампо вымостили, а некоторые улицы были даже освещены, задолго до остальных городов Европы, небольшими масляными лампами.
В 1192-м дожем избрали Энрико Дандоло. Ему уже было далеко за семьдесят, и он входил в число посланников, которых двадцатью годами раньше Микиеле отправил в Константинополь — что, как выяснилось, не дало никаких результатов. Дандоло был слеп, и, возможно, зрения он лишился как раз в этом путешествии, хотя, скорее всего, в какой-то другой битве. Но он определенно не испытывал никаких дружеских чувств к Византии, и немало способствовал сокращению ее богатств по окончании четвертого крестового похода. Венеция, не любившая развязывать кошелек, пока дело не касалось приобретения какого-либо коммерческого или дипломатического преимущества, свела свое участие в третьем крестовом походе к минимуму. Была ли роль Венеции в четвертом крестовом походе хитроумно спланирована с самого начала или стала всего лишь результатом стечения обстоятельств, сказать трудно.
История начинается в 1201 году с прибытия в город делегации, состоявшей из шести французских аристократов, среди которых был и Жофруа де Виллардуэн, рыцарь из Шампани и хронист. Они искали флот, который отвез бы крестоносцев в Палестину или Египет. Тщательно все обдумав (вот чего так не хватало во времена Витале Микиеля), дож и Совет предложили следующее: за 85 000 марок серебром они предоставят определенное количество кораблей, достаточное для того, чтобы перевезти 4 500 рыцарей, их коней, 9 000 человек их свиты и 20 000 солдат. Сама же Венеция — «pour l'amour de Die»[3], как, по свидетельству Виллардуэна, выразился Дандоло — выделит пятьдесят вооруженных галер за половину завоеванного «на суше и на море». Французские рыцари согласились на эти условия, и, как того все еще требовала конституция в столь серьезных случаях, дож созвал arengo — ассамблею, включавшую, по крайней мере теоретически, все мужское население города и призванную одобрить данное решение. Как пишет Виллардуэн, 10 000 человек пришли к Сан-Марко, и, выслушав мессу и обещание маршала проявить милость к плененному Иерусалиму и отмстить за бесчестье Христа, толпа грянула свое согласие так, что содрогнулась земля. Армию и деньги следовало собрать в течение года.
Как и предполагали Дандоло и его советники, французам и немцам, возглавлявшим намеченную экспедицию, нелегко было найти столько людей и такую крупную сумму. К июню 1202-го им удалось собрать только 50 000 марок. Венецианцы при всей своей меркантильности все-таки предложили начинать экспедицию при условии, что крестоносцы «по дороге» помогут им захватить их бывшую колонию — Зару. Новое соглашение опять было шумно одобрено народом у стен базилики. Дандоло с трибуны попросил позволения (хотя Совет, несомненно, уже все решил) самому нести этот крест. Он — старый человек, остро нуждающийся в отдыхе, говорил дож, но ему кажется, что именно его следует поставить во главе венецианского флота. И действительно, он вполне подходил для подобной работы — ведь ему столько лет приходилось вести дела с Константинополем, который он знал не понаслышке. Люди были тронуты до слез готовностью этого слепого старика пожертвовать собой во имя святого дела и вновь оглушительным кличем выразили свое согласие. Дож прослезился и сам (по словам Виллардуэна), преклонил колени перед алтарем, и на его широкую шляпу нашили белый крест, чтобы все могли его видеть и следовать за ним. Многие жители и вправду пошли за ним, что помогло заполнить пустые корабли.