Та же музыка — по большей части последние новинки, чаще всего англоязычные — вырывается из небольших кафе. На Пьяцце поблескивают колечки от алюминиевых банок с газировкой, а туристы кормят голубей — во всех остальных частях города это запрещено законом. Люди громко окликают приятелей, смеются, танцуют, покупают соломенные шляпы гондольеров, коралловые бусы, флажки, футболки со всего света, открытки. На соседних улицах толпы народа бродят из магазинчика в магазинчик в поисках более дорогих вещей — они скупают драгоценности, кожаные изделия, шелк, кружево, стекло, сласти, мороженое. Обычные человеческие пристрастия. (Отсутствие автомобилей не дает надолго впасть в апокалипсические раздумья о судьбах центра города.) Вот уже многие сотни лет в центре Венеции царит именно такое, суетливое и крайне материалистическое, настроение. Но как такие толпы, скажем мягко, удивили бы первых венецианцев! Они пришли на эти отдаленные и пустынные острова, чтобы скрыться не от городского шума, смога и нелюбимой работы, а от завоевателей вроде Аттилы.
Аттила вторгся в Италию в 452 году н. э. От его пристального внимания, в частности, сильно пострадала Ак-вилея, главный город римских провинций Венеция и Истрия. В книге «Упадок и разрушение Римской Империи» Эдвард Гиббон описывает, как Аттила несколько месяцев тщетно пытался взять город штурмом с помощью «чудовищной череды таранов, передвижных осадных башен и боевых машин, осыпавших защитников камнями, стрелами и огнем» и наконец захватил его. Завоеватель направился дальше, оставив за собой пустыню, где «последующие поколения уже едва ли смогли бы отыскать и руины бывшей Аквилеи». Подвергнув город такому суровому наказанию, Аттила снова пустился в поход, и там, где проходили его воины, другие города — Алтинум, Конкордия, Падуя — тоже превращались «в груды камня и пепла». Гунны хлынули дальше, неся с собой смерть и разрушения по всей северной Италии.
Неудивительно, что часть населения предпочла поискать «безопасного, хоть и неизведанного убежища на близлежащих островах» в лагуне, которую теперь называют Венецианской. Беженцы уже приходили сюда, спасаясь от вестготов в 403—406-м, но большинство из них вернулось домой, когда основная опасность исчезла. (В случае с гуннами возвращаться было практически некуда.) Здесь же их ждали более сотни островков, продолжает Гиббон, «отделенных от континента неглубоким проливом и защищенных от волн несколькими длинными полосками земли так, что суда все-таки могли подходить к берегу, но только по потаенным, узким протокам». Вестготы, гунны, вандалы и им подобные не нашли бы на островах никакой добычи и едва ли могли заинтересоваться ими. Кроме того, большинство беженцев не чувствовали себя чужими на этой земле, ведь венеты — местное племя, которое говорило на языке, родственном латыни, и с легкостью ассимилировалось с приходом римлян — издавна жили у рек, проливов и болот. До прихода изгнанников население лагуны составляла, возможно, только горстка рыбаков, но и среди пришельцев, вероятно, нашлось немало опытных ловцов рыбы. Несомненно, встречались здесь люди, сведущие в добыче соли — второго основного промысла этого края со времен первых поселенцев. Несомненную важность представляло и то обстоятельство, что с медленным, но непрерывным притоком иммигрантов с континента, продолжавшимся всю вторую половину V века, на острова попадали драгоценные резные, покрытые письменами фрагменты убранства храмов и других общественных построек. Все это вместе помогло венецианцам ощутить собственную индивидуальность и привело к тому, что позже они стали воспринимать себя как новых римлян. А также помогло выработать вкус к разнообразным тонким работам из мрамора, которые после XI века прославят их город как символ великолепия.