Наконец, в 751 г., пала Равенна; нельзя сказать, что Венецианская лагуна по-настоящему осиротела, но лангобарды, возможно, собирались прибрать к рукам и ее, восполнив образовавшийся вакуум верховной власти (пусть та и оставалась чисто номинальной). К счастью, у короля Айстульфа, преемника Лиутпранда, возникли более насущные проблемы. В том же году по другую сторону Альп молодой Пипин, сын Карла Мартелла, низложил Хильдерика III, короля из династии Меровингов, и захватил франкский престол. Почти сразу же после этого, по приглашению папы Стефана III, он вторгся в Италию и нанес лангобардам одно за другим два сокрушительных поражения. Бóльшую часть завоеванных территорий Пипин передал в дар Стефану (так было положено начало Папскому государству и светской власти пап), но господствующей силой в Северной Италии отныне стали франки. Впрочем, Венеция и на сей раз осталась в стороне. Передел земель не затронул область лагуны; франки не спешили распространить свое влияние вдоль побережья Адриатики, и со времен падения экзархата прошло еще лет шестьдесят, прежде чем венецианцам наконец пришлось встать на защиту своей молодой республики.
Однако это не значит, что вторая половина VIII столетия оказалась для них более мирной, чем первая. Возможно, Венеция и нашла удобную для себя форму правления, но еще не достигла ни внутреннего порядка, ни подлинного единства. Поселения по-прежнему враждовали между собой, и даже внутри отдельных общин – между семьями и фракциями – тлела взаимная ненависть, то и дело перераставшая в открытые столкновения. Дож Теодато, как и его отец, плохо кончил: его сверг и ослепил его преемник, которого вскоре (не прошло и года) постигла та же участь. Четвертый дож продержался дольше; но через восемь лет имел неосторожность выступить против двух трибунов (которых теперь переизбирали ежегодно, чтобы предотвратить злоупотребления дожеской властью) и тоже был смещен.
С избранием Маурицио Гальбайо в 764 г. дела пошли на поправку. Этот знатный уроженец Эраклеи, притязавший на происхождение от императора Гальбы[13], олицетворял возвращение к старой провизантийской традиции. Его противники, среди которых были и более последовательные республиканцы, и те, кто полагал, что Венеции пойдут во благо тесные связи с набиравшим силу королевством франков, по всей вероятности, считали его реакционером. В 778 г. их подозрения подтвердились: Маурицио назначил соправителем своего сына Джованни. Для зарождающейся республики это был опасный и беспрецедентный шаг. Правда, Теодато Ипато в свое время тоже наследовал отцу, но не сразу и, самое главное, не в обход народного голосования. Но возвышение Джованни Гальбайо означало, что после смерти Маурицио вся полнота власти перейдет к нему автоматически, без одобрения подданных: фактически их просто никто не спросит. Правда, старый дож взял на себя труд спросить византийского императора и получить его одобрение, но республиканцев это вряд ли утешило.
Назначение соправителя предвещало недоброе, и остается лишь удивляться, что Маурицио преуспел в своем замысле и, более того, что в 796 г. Джованни, в свою очередь, сумел сделать соправителем собственного сына, подтолкнув Венецию еще на шаг ближе к наследственной монархии. Самое простое объяснение заключается в том, что венецианцы устали от кровопролития и мечтали о такой системе, при которой правители станут сменять друг друга спокойно, не слишком нарушая течение повседневной жизни и, разумеется, без ущерба для торговли. Ничего необычного в этом не было: естественная преемственность власти всегда служила одним из самых убедительных аргументов в пользу наследственного принципа, и в случае со многими народами мира этот аргумент замечательно оправдывался на практике. Но с венецианцами, как вскоре показали события, дело обстояло иначе.
Первый дож из рода Гальбайо, при всей своей реакционности, сделал немало, чтобы заслужить доверие подданных. На протяжении одиннадцати лет он правил ими уверенно и мудро. Благосостояние, а с ним и численность народа росли, и вскоре венецианцы стали расселяться по все еще пустовавшим островам лагуны, которые до тех пор по тем или иным причинам игнорировали. В частности, архипелаг Риальто, располагавшийся примерно на полпути между внешней границей мелководья и побережьем материка, оставался почти необитаемым со времен Нарсеса. Скорее грязевые, чем песчаные, труднодоступные из-за окружающих отмелей, невысокие и потому подверженные наводнениям в периоды aqua alta, «высокой воды» (сезонных подъемов уровня воды в Адриатическом море), эти островки прежде казались непригодными для интенсивной колонизации. Но географически они занимали центральное положение, а вдобавок предоставляли возможность отдохнуть от бесконечных дрязг и склок между старыми общинами и начать все с чистого листа. Итак, в VIII в. на этих островах развернулось бурное строительство. Поначалу оно концентрировалось на Оливоло – самом восточном островке архипелага: по преданию, троянцы, бежавшие из своего разрушенного города, когда-то построили там крепость, с чем и связано другое название острова, прижившееся позже, – Кастелло. Около 775 г. дож Маурицио основал здесь новую епархию и превратил небольшую церквушку, носившую имена святых Сергия и Вакха, в кафедральный собор[14] Святого Петра[15].
13
Позднее семейство Гальбайо сменило фамилию на Кверини, под которой многие его представители прославились в последующие века. .
14
В действительности церковь тогда получила лишь новое название, а статус кафедрального собора (резиденции патриарха Венеции) был ей присвоен лишь в 1451 г. –
15
Другая легенда гласила, что место для собора указал сам святой Петр, явившийся епископу Эраклеи в видении и велевший выбрать «место, где он увидит коров и овец, пасущихся бок о бок». С тех времен собор Сан-Пьетро ди Кастелло несколько раз перестраивали (в последний раз – в 1598 г.) и в итоге превратили в не слишком удачную стилизацию под Палладио. Статус кафедрального собора он сохранял вплоть до падения республики. В 1807 г. эта честь была передана собору Святого Марка, который до тех пор формально оставался лишь придворной капеллой при Дворце дожей.