На поверку тот день оказался черным для Венеции. Смерть старого дожа положила конец личной вражде между отцом и сыном, но Пьетро Кандиано IV этим не удовольствовался. Он решительно и последовательно выступал против всех принципов, которых придерживался его отец, – против старинных и суровых республиканских добродетелей, на которых зиждилось и развивалось Венецианское государство; против высоких нравственных стандартов, которых (хотя бы теоретически) полагалось придерживаться его правителям; против неприязни к излишней напыщенности и всем проявлениям личного тщеславия. Пьетро пожил при европейских дворах, где царила атмосфера утонченного великолепия, и приобрел вкус к роскоши, а заодно и к самовластию, не скованному той выверенной системой сдержек и противовесов, которая в последние десятилетия все чаще ограничивала венецианских дожей в поступках и решениях. Но при этом он был напрочь лишен тонкости ума, которая позволяла обходить подобные ограничения незаметно. Охотно подчиняясь законам республики в той мере, в какой это помогало завоевать народную поддержку, в остальном он шел на поводу у своего ненасытного честолюбия и стремился раздавить любую оппозицию грубой силой. В Венеции такой человек по определению не смог бы долго продержаться у власти.
При этом следует признать, что в начале своего правления Пьетро IV совершил кое-что полезное. За первый год пребывания в должности он наложил новые и весьма серьезные ограничения на работорговлю, грозившие нарушителям суровыми карами – физическими, финансовыми и даже духовными. До полного запрета дело не дошло: в ситуациях, когда это было необходимо «для государственных нужд», продавать и покупать рабов дозволялось. Однако Пьетро не без оснований опасался, что строгость новых законов вызовет возмущение среди венецианских работорговцев, а потому решил разделить ответственность: помимо него самого, постановление подписали патриарх, епископы и знатные люди города. Судя по всему, это создало прецедент: в дальнейшем к методу коллективной ответственности за те или иные неудобные решения прибегали все чаще и чаще.
Однако на этом Пьетро исчерпал запасы благоразумия. Еще в годы изгнания он положил глаз на сестру маркиза Тосканского Вальдраду, которая была одной из самых богатых и могущественных итальянских аристократок своего времени. И вот наконец время пришло: Пьетро развелся со своей венецианской женой, сослал ее в монастырь Сан-Заккариа и вступил в брак с Вальдрадой. Та принесла ему огромное приданое: обширные земли во Фриули, Тревизанской марке, Адрии и Феррари. Следует понимать, однако, что все эти территории вовсе не перешли под власть республики: они стали только личной собственностью Пьетро. Народный избранник превратился в могущественного феодала, владельца огромных поместий на материке, находившихся в вассальной зависимости от императора Запада (прощай, завоеванная с такими трудами автономия!). Пьетро погряз в роскоши, словно какой-нибудь избалованный византийский царевич, и отгородился от своих подданных личной гвардией, состоявшей из чужеземцев-наемников, которых набирали в материковых владениях дожа.
Как будто этого мало, Пьетро продолжал испытывать терпение народа: в 969 г. он передал патриархат Градо своему сыну Витале (которого еще давно, сразу по вступлении в должность, сделал епископом Торчелло – приказав ослепить и бросить в темницу кандидата-соперника). На протяжении последнего столетия патриархат неуклонно богател и набирал влияние, и в результате его новоиспеченный глава оказался вторым после отца не только в государственной иерархии, но и в перечне землевладельцев: под его руку отошло почти все побережье и территория между Градо и Венецианской лагуной. По этим землям Витале путешествовал с истинно княжеской пышностью, в сопровождении огромной свиты; местные жители выходили воздать ему почести, а монастыри, в которых он останавливался на пути своего следования, соперничали между собой, пытаясь превзойти друг друга в гостеприимстве.