Но Венеция медлила. Она и так располагала стабильными рынками на Востоке, особенно в Египте, который стал крупным поставщиком пряностей, поступавших из Индии и с островов южных морей, и центром сбыта европейского леса и металла. Венецианцы были слишком трезвомыслящими и расчетливыми, чтобы поддаться эмоциональному порыву и броситься на защиту христианства; к тому же война вредила торговле, а дружба с арабами и турками-сельджуками (которые за последние четверть века захватили бóльшую часть Анатолии) была необходима для сохранения караванных путей в Центральную Азию. Новый дож Витале Микьель выжидал время, стараясь оценить масштаб кампании и ее шансы на успех, прежде чем ввязаться в нее окончательно и бесповоротно. Серьезные приготовления начались только в 1097 г., когда первая волна крестоносцев уже маршировала через Анатолию. Только под конец лета 1099 г., когда армия франков, с боями прорвавшаяся в Иерусалим, истребила всех местных мусульман и заживо сожгла всех евреев в главной синагоге, из порта Лидо наконец выступил венецианский флот численностью 200 кораблей.
Командовал им сын дожа, Джованни Микьель, а за духовное благополучие экспедиции отвечал Энрико – епископ Кастелло[75] и сын одного из предыдущих дожей, Доменико Контарини. Флот прошел через Адриатику, делая остановки в портах Далмации и принимая на борт дополнительных людей и снаряжение, затем обогнул Пелопоннес и направился к острову Родос, чтобы переждать там зиму. Там, согласно одному свидетельству, венецианцев настигло срочное послание от императора Алексея: тот заклинал Джованни отказаться от дальнейшего участия в Крестовом походе и вернуться домой. Размеры армии крестоносцев повергли Алексея в ужас. Обращаясь к папе за помощью в борьбе с сарацинами, он предполагал, что с Запада прибудут отдельные рыцари или небольшие отряды опытных наемников, которые перейдут под его командование и будут выполнять его приказы. Вместо этого в его владения ворвались алчные и совершенно неуправляемые орды религиозных фанатиков и авантюристов, уничтожавшие все на своем пути как саранча и разрушившие то шаткое равновесие между христианами и мусульманами, от которого тогда зависело само выживание Восточной империи. Более того, крестоносцы нападали не только на сарацин: той же зимой пизанские корабли блокировали имперский порт Латакию, а Боэмунд (который, не теряя времени зря, уже захватил Антиохию и провозгласил себя ее первым князем) одновременно атаковал этот город с суши. В свете давней дружбы между Венецией и Византией и тех преимуществ, которыми венецианцы пользовались по всей Восточной империи, Алексей едва ли ожидал от них такого же вероломства, но сам Крестовый поход глубоко разочаровал его. Если это и был так называемый христианский союз, то византийский император предпочел бы обходиться дальше своими силами. Между тем пизанские пираты потерпели поражение при Латакии и – на свою беду – отступили к Родосу.
Так впервые за всю свою историю венецианцы и пизанцы столкнулись лицом к лицу. Последние, несмотря на недавний разгром, рвались в атаку; первые, давно уже наблюдавшие, как Пиза набирает силу и с каждым годом внушает все больше опасений, не собирались делить богатые левантинские трофеи с дерзкими выскочками. Последовала битва – затяжная и обернувшаяся большими потерями для обеих сторон. Но венецианцы все же одержали верх: захватив двадцать пизанских кораблей и четыре тысячи пленников (почти все из которых вскоре были отпущены на свободу), Джованни Микьель заставил побежденных соперников отказаться от любых дальнейших посягательств – как военных, так и торговых – на Восточное Средиземноморье. Но, как любые клятвы, принесенные под давлением обстоятельств, это обещание вскоре было забыто, а битва у берегов Родоса оказалась лишь первым из множества эпизодов в борьбе Венеции с ее торговыми конкурентами – борьбе, затянувшейся даже не на годы, а на века[76].
О том, с каким настроем Венеция присоединилась к Крестовому походу, лучше всего свидетельствует то, что за первые шесть месяцев формального участия в кампании ее флот не нанес ни единого удара во славу христианства и даже не добрался до Святой земли. Как всегда, Венеция ставила собственные интересы превыше прочих; вот и сейчас, даже после того, как зима сменилась весной, интересы эти потребовали задержаться еще на несколько недель – ради вящего блага республики. Незадолго до отбытия епископ Энрико посетил церковь Сан-Николо ди Лидо (построенную его отцом) и помолился, чтобы Господь послал ему возможность перевезти мощи ее святого покровителя из Миры в Венецию. Город Мира в Ликии (известный также под названием Миры Ликийские), где святой Николай когда-то был епископом, располагался на материке почти в точности напротив Родоса. К тому времени турки-сельджуки разрушили бóльшую часть построек, но церковь над могилой святого все еще стояла – как стоит и сегодня. Венецианцы высадились на побережье, ворвались в церковь и обнаружили там три кипарисовых гроба. В первых двух покоились останки мученика Феодора и дяди святого Николая, а третий оказался пуст. Епископ Энрико приказал допросить служителей мирликийской церкви и даже подвергнуть их пыткам, но несчастные только твердили, что мощей святого Николая в Мире больше нет: несколькими годами ранее их увезли какие-то купцы из Бари. Епископа это не убедило. Пав на колени, он громко взмолился Богу, прося указать потайное хранилище, где сокрыты святые мощи. Поначалу ничего не случилось, и венецианцы собирались покинуть церковь, но тут из дальнего угла повеяло миррой. Там и обнаружилась еще одна усыпальница, в которой – как гласит легенда – лежало нетленное тело Николая; в руке святой сжимал пальмовую ветвь, привезенную из Иерусалима, и та по-прежнему оставалась зеленой и свежей. Торжественно погрузив на корабли останки всех трех святых, венецианцы сочли свою миссию в Ликии завершенной и наконец взяли курс на Палестину.
75
Епархия Кастелло прежде называлась Оливоло и сменила название незадолго до этих событий. Энрико стал первым епископом Кастелло.
76
Вичентино изобразил эту битву на потолке Зала совета во Дворце дожей (в крайнем северном овале).