Вчерашняя легенда была о рыбаке, который женился на русалке. Я слушаю его и пытаюсь мысленно увидеть нас всех вместе, приподнять черепичные крыши и заглянуть внутрь кукольных домиков, где, устроившись под одеялами, большие, молодые и старые дети слушают сказку на ночь, прильнув к своим планшетам и телефонам.
К вечеру наша неутомимая охранная грамота с ушами и хвостом заболела. Нет, этим вирусом собаки не болеют, но утром, когда я дописываю эти вчерашние хроники, мы уже вооружились autocertificazione и отправляемся к ветеринару, надеясь на лучшее. Кажется, защемил спину. У длинных собак бывает.
По мосту впереди меня идет маленький мальчик. Он тоже ведет на поводке… свою плюшевую собачку.
Andrà tutto bene.
Конечно.
Но как же хочется, чтоб это увидели и бабушка, и дедушка, и вся семья этого мальчика. И их друзья. И друзья друзей.
Только за один сегодняшний день в Италии вирус унес 368 неповторимых жизней.
У эпидемии не бывает воскресений.
День девятый
Мы видим, конечно, не глазами. Не только глазами. Мы видим всем своим существом. Мы видим зрительным прикосновением. Видим слухом. Видим словами. А иногда слова, наоборот, мешают нам видеть. Именуя, они членят мир, разделяют сущности – помогая разуму разобраться, но одновременно иногда пережимая единый поток цельности бытия. Называя что-то привычным словом, мы словно отделяем себя от события миллионом употреблений. И, как всякая защита, она же становится преградой. Так неизменно любые вопросы безопасности перерастают в угрозу свободе. Грань очень тонкая.
Утренние лучи бегут по клавиатуре колоннады Сан-Марко.
Посередине площади Сант-Анджело кричит маленький птенец чайки, он громко жалуется, а непреклонная мать наставляет его с трубы Прокураций. Давай сам. Не бойся. Я тут.
На углу в витрине закрытого магазина выставлены чемоданы. Еще один бессмысленный атрибут нынешнего времени. Возле подворотни по-хозяйски расхаживает голубь. Взмахивает крыльями и улетает, не сообразуясь ни с какими правилами. Ему autocertificazione не нужна.
Выходить из дома по-прежнему можно только по одному, и визит к ветеринару взяла на себя старшая дочь, пока мы с младшей оставались дома. Поездка на пустом вапоретто, пересекающие пустой салон лучи. Отблески канала на потолке и на ставших тоже совершенно бессмысленными рекламных плакатах и объявлениях. И самое главное – плывущий по Большому каналу мандарин возле рынка Риальто. Переливающийся, покачивающийся на волнах, играющий на солнце.
Все это вернулось домой в ее рассказах, настолько красочных (как-никак коллега, художник), что мне захотелось немедленно схватить корзину и мчаться на рынок, который, по счастью, входит в список необходимых и оттого разрешенных передвижений. А еще аптека. Собаке нужны лекарства. Надо постараться привести спину в норму.
Когда вечером я вышла со Спритцем в аптеку, то шутки двух встреченных мною прохожих были пугающе однообразны: “Зачем же ты потратила два козыря за один раз: и собаку, и аптеку. Могла выйти на улицу дважды – смотри, какое солнце!”
Солнце, видимо начитавшись рекомендаций в Gazzettino, решило снять карантинную маску и не жалеть ультрафиолета. Оно ныряет в каналы, отскакивает оттуда зеленоватыми бликами, запрыгивает в окна. Словно стремится компенсировать вынужденное бездействие горожан. Что касается остальных компенсаций, то сегодня опубликован указ правительства о мерах экономической поддержки граждан. Оплачиваемые отпуска, сохранение для кого-то зарплаты и даже небольшие выплаты нам, самозанятым художникам и предпринимателям.
Сама же Gazzettino (кстати, венецианское слово, подарившее всему миру “газету”) с каждым днем становится все тоньше по мере того, как истончается поток новостей. Зато другое венецианское слово – quarantena – теперь звучит, наверное, в мире чаще других.
Quaranta – 40. 40 дней искушения Христа в пустыне. 40 лет выводил Моисей свой народ из неволи… 40 – важное число. Посмотрим, чему оно равняется на этот раз.
Первый карантинный указ в Венеции – 1377 года. Вспышек чумы и разных карантинов Венеция пережила за свою историю порядка шестидесяти. Нам не привыкать. Но к XVII веку именно Серениссима стала первым государством, победившим тяжелейшую эпидемию, в том числе благодаря жесткой организации и карантинным мерам с участием тайной полиции и, конечно, доктору Чуме. Из его образа до нас дошла традиционная маска Commedia dell’Arte с клювом. Это была мера безопасности: в нос клали чеснок, травы и тампоны, призванные предохранять от заражения, а трость доктор использовал для осмотра больных, чтобы не прикасаться к ним руками даже в перчатках. Про бактерии и вирусы никто тогда не знал, но, что зараза передается по воздуху, было очевидно. Тогда это именовалось миазмами, а длинноносый доктор-маска, держащий в клюве тампон с чесноком и травами, стал символом этой невидимой борьбы. Или борьбы с невидимым?