Что-то на полотне, мимо которого я успел пройти, зовет меня обратно, мой мозг за что-то там зацепился. О художнике, Бонифацио де Питати, я никогда не слыхал. Картина носит название «Явление Вечного» («Apparizione dell’Eterno») и именно так и выглядит. Над Кампанилой — на самом деле в 1902 году она рухнула, но художник, скончавшийся несколькими столетиями ранее, не мог этого знать — грозно нависает мрачная туча. Верхушка Кам-панилы не видна, сама туча слоиста, и, широко раскинув руки, мимо летит старец в еще более темном, опять-таки похожем на тучу плаще, окруженный головами и конечностями — тенью ладошки, взлетающим вверх фрагментом пухлого плечика — весьма непривлекательных ангелочков, именуемых яуязядо. Недосягаем для тьмы плаща и меньшего сумрака тучи остается голубь, сияющий странным, пронзительным светом. За много лет я вполне усвоил науку трактовки такого рода картин. Это Бог Отец и Святой Дух, без сопровождения Сына они с огромной скоростью мчатся над лагуной. Собор Сан-Марко изображен тонкими, четкими мазками, все прочее — слегка расплывчато, я лишь с трудом осознаю, что этот так давно написанный храм в реальности расположен буквально рядом со мной. По обширной площади двигаются намеченные легкими штрихами человеческие существа. Кое-кто из них воздел вверх слабые руки, похожие на мушиные крылышки, однако ж массовой паники, как при стрельбе, эта манифестация Вечности отнюдь не вызывает. В голубином свете тут и там видны корабельные паруса, но присутствующие на площади анонимны, у них нет лиц, а значит, нет ни имен, ни характеров, они всего лишь толпа. Из красочной мостовой с трудом высвобождается намек на собаку, пятно, изображающее собаку, среди прочих, тоже материальных пятен, не изображающих ничего, никаких самостоятельных имен, просто нюансы цвета и камня, просто добавки. Кто-то несет то ли бочку, то ли тяжелую вязанку дров и потому согнулся, многие толпятся вокруг кого-то одного, но почему — непонятно, с козырька лавки свисают товары: длинные заячьи тушки, платки, пучки лаванды, только художнику известно, что это. В направлении полета «Явление» бросает незначительные тени, купола Сан-Марко сужены, преувеличенно сужены, будто не удались стеклодуву, слишком высокие и слишком тонкие.
Еще раз, словно тоже мог стоять там, я всматриваюсь в странные вереницы человеческих существ, в давних венецианцев. Они выстроились будто на английской автобусной остановке, но самой остановки нет, ожидание, в каком они пребывают, явно начинается в каком-то потаенном месте Ничто, и мне хочется сию же минуту отыскать на площади это место, указанное формулой, которую сумею прочитать только я, а стало быть, я, именно я, увижу Вечность, которая там, и только там, замаскированная под старца, что гонится за голубем, пролетит мимо, словно он еще может настичь Икара.
ГРЕЗА О МОГУЩЕСТВЕ И ДЕНЬГАХ
Другое Тогда, другое Сейчас. Время здесь ничего не значит. Сегодня я имею дело с водой. Все — упражнение в повторах, город необходимо всегда покорять заново. Палу-де-дель-Монте, Бачино-ди-Кьоджа, канал Маламокко, Валле-Палецца — как чудесно опять впервые приблизиться к Венеции, но на сей раз потихоньку, направляясь к городскому лабиринту через другой, болотный лабиринт, среди водяной живности, в первом утреннем тумане такого, как нынче, январского дня, когда слышны лишь щебет птиц да плеск весел, мутная вода спокойна, как зеркало, даль еще тонет в дымке, город окутан собственной тайной. Палу-де-делла-Роза, Коаделла-Латте, канал Карбонера, на большой карте лагуны фарватеры выглядят как закрученные водоросли, как растения со змеистыми, подвижными щупальцами, но это — пути в воде, пути, которые надо знать так же, как знает свой путь рыба, протоки в воде, что при отливе вновь становится сушей, сырой топкой сушей, охотничьими угодьями кулика-сороки, улита и песочника в их вечных поисках червяков и мелких ракушек на территории из воды и песка. Они были первыми обитателями, а когда город, словно бесконечно медлительный «Титаник», вновь погрузится в податливую почву, на которой покуда вроде как плывет, они, верно, станут и последними, будто меж двумя мгновениями миру привиделось невозможное, греза о дворцах и церквах, о могуществе и деньгах, о господстве и упадке, о райской красоте, изгнанной из себя самой, ибо земля не смогла выдержать столь великого чуда.
Как известно, на самом деле мы не можем представить себе вечность. Для моего человеческого рассудка она более всего похожа на что-то вроде числа тысяча, вероятно, по причине круглой пустоты трех нулей. Город, существующий свыше тысячи лет, есть осязаемая форма вечности. Думаю, оттого, что большинство людей чувствует себя здесь слегка непривычно, они плутают среди пластов минувшего времени, которые в этом городе все принадлежат и к настоящему. В Венеции анахронизм — суть самих вещей, в церкви XIII века ты видишь погребение века XV и алтарь XVIII, и то, что видят твои глаза, видели уже не существующие глаза миллионов других, однако здесь это совсем не трагично, ведь, пока ты смотришь, они говорят, ты постоянно находишься в компании живых и мертвых, участвуешь в многовековой беседе. Пруст, Рескин, Рильке, Байрон, Паунд, Гёте, Маккарти, Моран, Бродский, Мон-тень, Казанова, Гольдони, да Понте, Джеймс, Монтале — точно вода каналов, их слова струятся вокруг тебя, и точно так же, как солнечный свет дробит волны за гондолами на тысячи тончайших отблесков, во всех разговорах, письмах, набросках, стихах эхом звучит и искрится одно слово — Венеция, всегда одинаковое, всегда разное. Недаром Поль Моран назвал книгу об этом городе — «Венеции», но, собственно, даже этого мало. Уже для одного этого острова должна бы существовать превосходная степень от множественного числа.
Я приехал не по воде, я прилетел по воздуху, из одного водного города в другой. Человек ведет себя как птица — тут добра не жди. Дальше на такси через мост, который никак не может существовать, с шофером, который ужасно спешит, а человек, что ведет себя как гончая собака, по-моему, опять-таки не к добру, здесь не к добру. Но я вооружился, надел панцирь минувших времен. В моем багаже — бедекер 1906 года и путеводитель «Туринг Клаб Итальяно» 1954-го. Вокзал расположен на прежнем месте, я не стану задаваться вопросом, сколько народу с 1906 года приезжало сюда на поездах. «Gondeln mit einem Rudercr 1–2 fr., nachts 30 c. mchr, mit zwci Rudcrcm das doppelte, Gepack jedes kleinere Stuck 5 c. Gondeln sind stets ausreichend vorhanden, auBerdem bis gegen Mittemacht die Stadtdampfer (Koffer und Fahrrader nicht zugelassen, Handgepack frei). Bahnhof S. Marco 25 min. Fahrpreis 10 c. Pensionen, Riva degli Schiavoni 4133, deutsch, Zimmer von 2½ fr. an. Moblierte Zimmer (auch fur kurze Zeit), Frau Schmiitz-Monti, Sottoportico Calle dei Preti 1263. Hoteclass="underline" H. Royal Danieli, nahe dem Dogenpalast, mit Aufzug, 220 Z. von 5 fr. an mit Zentralheizung»[5]. В 1954-м поездка на гондоле от железнодорожного вокзала до центральных гостиниц обходилась для двух человек с максимум четырьмя чемоданами уже в тысячу пятьсот лир, позднее суммы стали сравнимы с астрономическими цифрами космических путешествий. В начале XX века Луи Куперус еще путешествовал в Венецию с десятком чемоданов и в окружении толпы носильщиков, но прогресс приучил нас к самообслуживанию, вот я и волоку два своих строптивых чемодана среди ног толпы и затаскиваю на палубу вапоретто, уплатив сумму, на которую во времена Рильке и Манна целая семья могла прожить целую неделю. Через полчаса я, одолев четыре марша мраморной лестницы, размещаюсь в гостинице, в переулке, где локти в стороны не отставишь, но зато из шести узких окошек открывается вид на пересечение двух каналов, которые я, амстердамец, буду называть грахтами. В тот миг, когда я открываю одно из окон, мимо проплывает гондола с восемью закоченевшими девушками-японками и гондольером, распевающим «О sole mio». Я в Венеции.
Четверть часа, полчаса, час — бронзовые голоса времени, которых в других городах более не услышишь, здесь же они настигают тебя в переулках и на мостах, словно само время следует за тобой, чтобы сообщить, какая его часть (в нидерландском «время» мужского рода, интересно, отчего так вышло?) миновала. Ты блуждаешь в лабиринте, ищешь церковь Санта-Мария-деи-Мираколи, которую Эзра Паунд именовал «jewel box»[6], знаешь, что она где-то рядом, название переулка, где ты стоишь, на весьма подробной карте не указано, бьет колокол, но ты понятия не имеешь, на той ли церкви, какую ты ищешь, потом бьет другой, третий, и говорит он уже не о времени, возвещает о смерти, мрачными, тяжелыми ударами, или о венчании, или о торжественной мессе, а потом колокола бьют наперебой, будто соревнуясь друг с другом. В двенадцать дня звонят «Ангел Господень», латинский текст я помню со школьных лет: «Angelus Domini nuntiavit Mariae — ангел Господень благовествовал Марии», и одновременно перед глазами встает множество «Благовещений» в Академии, в Ка’-д’Оро, сирень Золотом доме, в церквах, «Благовещения» Лоренцо Венециано и Беллини, византийские и готические, снова и снова крылатый вестник и Дева, ты видишь их так часто, что уже не удивляешься мужчине с крыльями, как не удивляешься и другим сказочным фигурам, коронованным львам, единорогам, летящим по воздуху людям, грифонам, драконам — они просто-напросто здесь живут. Это ты забрел на территорию грезы, сказки, легенды и, если хватит ума, позволишь себе там плутать. Ты что-то ищешь, дворец, дом поэта, но не находишь дорогу, сворачиваешь в переулок, который заканчивается стеной или утыкается в берег без моста, и вдруг осознаешь, что в этом все дело, ведь именно так ты видишь то, чего иначе никогда бы не увидел. Останавливаешься — и слышишь шаги, забытые звуки из времен без автомобилей, что непрерывно раздавались здесь на протяжении долгих столетий. Шаркающие, стремительные, торопливые, неспешные, ленивые шаги, оркестр инструментов из кожи, резины, дерева, сандалии, высокие каблуки, сапоги, теннисные туфли, но ритм во всем и всегда человеческий, в светлые часы его громкость нарастает, а когда темнеет, мало-помалу убывает, пока не становятся внятны лишь солисты, под конец вообще одинокая ария собственных твоих шагов, отдающихся в темном узком переулке, на мраморных ступеньках, а дальше одна только тишина, пока город напоследок не сообщает, что и в сказках наступает полночь.
5
Поездка на гондоле с одним гребцом — 1–2 фр., ночью на 30 с. дороже, с двумя гребцами — цена вдвое выше, каждое небольшое место багажа — 5 с. Гондол всегда достаточно, кроме того, примерно до полуночи ходят городские пароходики (чемоданы и велосипеды не допускаются, ручная кладь бесплатно). Вокзал Сан-Марко 25 мин. Стоимость проезда 10 с., пансионы, Рива-дельи-Скьявони,4133, нем., номера от 2& фр. Меблированные комнаты (также на короткое время), г-жа Шмютц-Монти, в подворотне ул. Прети, 1263. Гостиница: «Ройяль Даниели», рядом с Дворцом дожей, с лифтом, 220 номеров от 5 фр., с центральным отоплением (нем.).