— Привет, — отвечает он на приторно-правильном английском и одаривает меня ответной улыбкой.
Просторные джинсы, тесная маечка, полные губы… Может, он?.. Но парнишка буквально лучится чистотой и непорочностью.
Обмениваемся рукопожатием — тока не пробегает. После его ухода Стефания рассказывает, что зовут его Ренато, что ему шестнадцать, почти семнадцать, и это один из двух ее двоюродных братьев.
— Подозреваю, что он слегка голубоват, по крайней мере, недавно он жаловался мне, что не может выбрать, куда пойти учиться — на биолога или на модельера. А раз мы были у них в гостях, ему тогда было лет семь или восемь, так он от нас убежал, а потом вернулся с накрашенными губами…
— В женской одежде и напевая песенку?
— Точно. Если он гей, надеюсь, он уедет отсюда. В Венеции ему может прийтись туго.
— И ведь такой красавчик… — вздыхаю я.
В последний день перед моим отъездом нас охватывает потребность увидеть море. Мы отправляемся на самый юг города и бродим по длинной мраморной набережной Дзаттере, глядя на воду, горящую на солнце, точно голограмма. Напротив — остров Джудекка с тремя белыми равноудаленными друг от друга церквями и низкой линией горизонта.
Под конец прогулки добираемся до большой деревянной платформы, выступающей в море, — плавучей лодочной пристани. Мы со Стеф нежимся, лежа на деревянном настиле и ощущая, как в паре метров под нами шевелится море.
Наконец, часа через два, заставляем себя встать — нам предстоит встреча с дядей Стефании, промышленным дизайнером. Гламурный просторный офис увешан дизайнерскими и архитектурными чертежами, эскизами, на демонстрационных столах — макеты. Не похоже, что здесь кипит работа; может, сотрудники за столами и трудятся изо всех сил, но с таким видом, будто попивают кофе в буфете. Дядя — высокий, радушный, в синем костюме, ему лет шестьдесят или около того. У него белая кожа и острый нос, седые волосы безукоризненно причесаны.
Происходит церемония знакомства с чередой глянцевых, вежливых, сине-костюмных мужчин.
— Мы с моей английской подругой решили навестить дядю, — поясняет им Стефания по-итальянски.
— О, вы вместе учитесь? — участливо вопрошает один из мужчин.
— Нет! Нам уже двадцать пять и двадцать шесть лет, — в голосе Стеф слышно удивление.
— Вы англичанка? — спрашивает меня мужчина по-итальянски.
— Да, — отвечаю я.
— Приятно с вами познакомиться, — произносит он на чопорно-правильном английском.
— И мне приятно познакомиться с вами.
Их здесь учат, что «приятно» — очень английское слово, думаю я.
— Вы страдаете от морской болезни? — звучит вопрос.
— Э-э… Нет…
Так вот и получилось, что мы оказались на холодном, как лед, катере в двухчасовой поездке по промышленной части лагуны в обществе тридцати горластых подростков двенадцати-тринадцати лет (школьная экскурсия). Вообще-то это интересно («Мне нравится эта индустриальная панорама», как выразилась Стеф), и я не без любопытства рассматриваю серые фабрики и ангары, над которыми возвышаются металлические трубы, выкашливающие горячий черный дым. Понятное дело, в моем путеводителе по Венеции таких картинок нет. Впервые вижу, что венецианские воды могут быть не похожи на солнечную пастель: стоячая, маслянистая и грязная субстанция лениво кренится к неестественно темному небосклону.
Когда мы выходим из катера на берег, дядюшка Стеф приглашает нас в чиккетерию — кафе-закусочную — и покупает нам напитки и что-то пожевать. Я, получив свою воду плюс две жутко соленые штуки с анчоусами и маринованными огурчиками (называется это ачьюге), жую и посматриваю по сторонам, пока Стеф с дядей ведут чинную беседу на семейные темы. Здесь, в чиккетерии, я укрепляюсь в мысли, что Венеция выдерживает четкую границу между образом для туристов и собой настоящей, причем вторая живее и не так угодлива. Такие вот кафе-закусочные — только для венецианцев; тут требуется умение поддержать дружеский разговор с барменом за стойкой, досконально знающим свои вина, равно как и умение ориентироваться в подаваемых закусках, не заглядывая в меню и не тыча пальцем в витрину. Здесь неуместны заикания туристов на ломаном языке и неуверенные, заискивающие улыбочки типа «сами мы не местные». Бизнесмены с желтыми портфелями забегают сюда, едят и пьют стоя и так же быстро убегают. Все цивилизованно, все внешне любезны — до тех пор, пока соблюдаются правила.
Мне пришло в голову, что Венеция напоминает оживший роман Джейн Остин. Те же контрасты — внешняя элегантность, за которой часто скрывается корысть, но при этом — подлинная тонкость и щепетильность в отношениях, благопристойный ритм повседневного общения, уважение к старшим, симпатичные традиции, позволяющие поддерживать статус-кво, и… как я начала подозревать, — полное бесправие женщин, которое компенсируется признанием их достоинств: красоты, живости и обаяния.