— И я их подняла, — спокойно и отчетливо отвечаю мужчине.
— О, так это были вы, да? — реагирует он вежливо, но несколько рассеянно и с едва уловимым смущением.
Мне кажется, он и сам не знает, зачем решил сообщить о столь незначительном происшествии стюардессе, — та смотрит на него молча, с плохо скрываемым презрением, а затем резко поворачивается и уходит.
Но инцидент еще не исчерпан.
— Так вы все подобрали, правда ведь? — спрашивает меня на сей раз жена этого человека. Она выглядывает между сидений и подмигивает мне. Симпатичная, уютная, похожа на художницу… Возможно, у нее в глубине сада имеется мастерская керамики. Лукавая заговорщическая улыбка наводит меня на мысль, что она прекрасно понимает: ее супруг — настоящий шут гороховый. Мы обмениваемся понимающими взглядами, словно делимся интересной находкой в книжном магазине.
Когда мы приземляемся в аэропорту Тревизо, меня настораживает поведение — и сам вид — охраны. Все служащие немолодые, маленького роста, все в серой военизированной форме, на которой теснятся значки, медали и непонятные мне знаки отличия. Они стоят по одному с каждой стороны у выхода и внимательно осматривают выходящих. Каждого темнокожего пассажира просят открыть чемодан. Я стою в конце длиннейшей очереди к окошку паспортного контроля и наблюдаю, как проверяют багаж выходца из Африки. Спустя три минуты — еще один молодой негр. И так далее.
На таможне и на выходе к ленте с багажом я оказываюсь рядом с темнокожей женщиной лет тридцати, хорошо одетой, очень высокой, красивой, с ней сумка через плечо и чемоданчик на колесиках — она ничем не выделяется среди прочих пассажиров. Я пристально слежу за таможенником, мне интересно, как он поведет себя с ней. Мужчина стремительно врезается в очередь прямо за негритянкой, теснит ее, кажется, даже бьет ее тяжелым башмаком по лодыжкам и орет в самое ухо:
— Проверка багажа! Проверка багажа! Давайте, давайте, не отнимайте мое время, вы знаете, что нужно делать!
Меня охватывает настоящий ужас. Я вижу, как женщина хмурится, пока таможенник продолжает наступать на нее. Его тон — это тон тюремщика, говорящего с преступником, чья тяжкая вина уже доказана: мы оба знаем, что ты натворил, так что лучше не зли меня. Не прекращая орать, он хлопает в ладони, поторапливая пассажирку, потом начинает нетерпеливо поигрывать рацией, перебрасывая ее из одной руки в другую. Другие охранники окружают стол, когда она водружает на него свой чемоданчик.
— Быстро, быстро, — покрикивает первый, и остальные ухмыляются в предвкушении — открывайте, мы не собираемся тратить на вас весь день.
Таща за собой рюкзак, протискиваюсь к окошку кассы на остановке вапоретто на Пьяццале Рома.
— Здрасьте, можно мне один билет до Ка д’Оро?
— Нет.
Продавец смотрит на меня и улыбается бессмысленной улыбкой идиота.
— Ладно, хорошо, извините, спасибо большое, — бормочу я и вытаскиваю свои сумки из очереди.
Спрашиваю другого сотрудника, тот отвечает лаконично, по-английски:
— Лучше пешком.
Наконец мне удается выяснить, что из-за некоего события, праздника, проезд на вапоретто по Большому каналу сегодня отменен. Взваливаю рюкзак на плечи и еле тащусь по узким запруженным улочкам от Ферровиа к Риальто. Оказывается, я не забыла дороги к дому Стеф. Согнутая под тяжестью багажа, нажимаю кнопку звонка и в изнеможении вваливаюсь в вестибюль. Ползу, как улитка, по мраморной лестнице.
Дверь открыта, беломраморная квартира родителей Стеф наполнена веселыми голосами, теплыми ароматами чеснока, базилика, фенхеля, оливкового масла, хорошего вина. Э, да здесь целая толпа гостей, они на балконе, залитом ярким утренним светом. Появляется Лукреция, ее ангельски-белое лицо непроницаемо и прекрасно, словно высечено резцом художника. Мы обмениваемся поцелуями.
— Бидиша! Как ты?
Я с облегчением улыбаюсь, видя приветливый взгляд, и отвечаю:
— Как выжатый лимон! — Но тут же понимаю, что Лукреция мыслями не со мной: она принимает друзей и немедля отбывает к ним.
Роняю на пол свои сумки, иду мыть руки — по дороге получаю поцелуй и приветствия от Грегорио — и присоединяюсь к компании на балконе. Там две женщины и мужчина, все за пятьдесят, зрелые, жизнерадостные, академичные. На столе раскрытая газета с какими-то списками в алфавитном порядке.