В конце ужина Лукреция наклоняется ко мне и игриво говорит, слегка подтолкнув меня локтем:
— Хоть ты и пыталась улизнуть, но в конце концов попалась.
— Ой, я так и знала, что вчера нужно было принять приглашение на ужин! — выпаливаю я, негодуя на самое себя.
Она скупо улыбается. Затем, в знак того, что ужин окончен, откидывается на спинку сиденья, вздыхает и произносит:
— Хорошо!
— Спасибо вам большое, это было просто чудесно! — искренне благодарю я.
— Спасибо и тебе за книгу, конфеты и духи, — слышу в ответ, но это произнесено таким тоном и с таким смешком, что я немедленно начинаю терзаться, подозревая, что надо мной смеются. — Ну, а теперь ты можешь подняться к себе и как следует выспаться, — отпускает меня Лукреция.
Отправляюсь наверх. Венеция безмолвна. Черная вода, черные силуэты зданий напротив, белые канделябры света со стороны канала. Я чего-то жду, и в конце концов боги снисходят, подбросив мне нечто эффектное: с тихим шипением начинается дождь. По крыше он стучит, как приглушенные клавиши рояля, а в канал обрушивается на крышу со звуком сминаемой бумаги. Но вот дождь иссякает, и все опять черное, насквозь вымокшее, затихшее.
В последующие дни я посещаю выставки, теряя им счет: исторического костюма, живописи, законодательных актов, офисного оборудования, мебели, музыкальных инструментов, офортов, карт, антиквариата и всевозможных безделушек. В северном Каннареджио почти нет туристов, только солнце да пространство с искаженными, как у Сальвадора Дали, пропорциями: бескрайнее синее небо, большие и маленькие арки, аллеи, широкие мосты — дезориентирующие, сбивающие с толку и упирающиеся в тупик. Прогуливаясь вдоль набережной — фондамента, я с удовольствием рассматриваю дома: низкие, некоторые с открытыми террасами, просторные, как деревенские амбары, тихие, но не заброшенные, пустые, но не опустевшие, лишь мирно дремлющие до поры. В церкви Мадонна дель Орто обнаруживаю мраморные бюсты знатных венецианцев. В каждом портрете прямо-таки выпирает яркая индивидуальность — кое у кого и в буквальном смысле. Например, бюст некоего Алоизиуса Катаре, изображенного скульптором Альвизе Контарини в середине семнадцатого столетия. Алоизиус Катаре сногсшибательно толст — чудится, будто мрамор не выдержит и вот-вот лопнет, взорвется под напором плоти и во все стороны брызнет жир… В церкви Сант-Альвизе нахожу истинную жемчужину, шедевр, исполненный мощи, радости и веры. Это небольшие, но изумительные картины Лаццаро Бастиани, жившего на стыке пятнадцатого и шестнадцатого веков. Они совсем не характерные для этого периода: не такие пресные, выхолощенные — напротив, живые и без высокопарности. Бросаются в глаза беспримесные химические цвета: кроваво-красный, чернильно-синий, ослепительный, чистейший белый, а фоном — мраморное тихое море и туманные горы. Как жаль, что церковь эта расположена вдали от туристских троп, а снаружи выглядит так неинтересно, мало кто может ее обнаружить. Здесь же несколько фигур белого мрамора — святой Доминик, Мария с Иисусом и святая Тереза — работы Джованни Марии Морлайтера. Еще мне нравится «Благовещение» школы Бонифацио де Питати: архангел Гавриил улыбается во весь рот, он явно собирается запрыгнуть в окно Марии, рука воздета в торжествующем жесте, словно только что забит гол.
Входит служительница — монахиня? — и начинает прибираться перед мессой, наводит порядок у алтаря, пополняет запас свечей. Она маленького роста, ей лет семьдесят, худенькая, бодрая, движения быстрые и точные. Седые волосы вьются низко над лбом, черты лица резкие, вырезаны глубоко, как на римской монете. Она зажигает свечи, рука движется плавно и безостановочно.
Я хожу по музеям, чувствуя отстраненность. Они чужие мне, все эти мертвые венецианские политики, полководцы, богословы, заговорщики и покровители. Те немногие женщины, что вошли в историю и культуру, как правило, фигуры полумифические и всегда окрашенные сексуально: плоть и ничего более — прекрасные куртизанки (проститутки), фонтанирующие стихами; умные куртизанки, в свободное время составляющие проекты судебных постановлений; странствующие красивые монахини, на самом деле — скрытые проститутки; прагматичные проститутки, участницы тайных заговоров; экстравагантные проститутки, законодательницы модных течений… Живописные изображения женщин всюду, им несть числа: женщины обнаженные, женщины спящие, женщины, принимающие ванну, женщины, делающие прическу, женщины, пудрящие носики, женщины смеющиеся, женщины в отчаянии или в смятении… Феи, наяды, сирены… Женщины за чашкой чая и женщины, принимающие романтическую смерть. Картины претендуют на то, чтобы вызвать восхищение женщиной, а на самом деле они создавались в те времена, когда двери искусства были наглухо закрыты для женщин-художниц. Порой этот город кажется мне гигантским кладбищем, святилищем давно умерших «великих мужей», перед которыми все остальные должны благоговейно лишь склоняться…