Мы все громко хохочем.
После этого Джина, изящная интеллигентная женщина, обращает внимание на шикарное кольцо пожилой синьоры — массивное, золотое, как бы переплетенное. Она просит посмотреть и замечает:
— Ах, у вас удивительно мягкая и нежная кожа!
Катерина тоже берет мать Тицианы за руку и подтверждает это. Та восседает как королева, пренебрежительно держа руку на отлете:
— Кто-нибудь еще хочет удостоиться чести дотронуться до моей руки? Другой возможности у вас не будет.
Я смеюсь, а она весело подмигивает мне одним глазом. Мне давно не было так хорошо. Ловлю это изумительное ощущение и запихиваю его в нагрудный карман.
Затем всеобщее внимание по инициативе тощей вегетарианки Катерины переключается на меня. Новая порция вопросов: впервые ли я так долго живу вдали от дома? скучаю ли по родителям? должно быть, я часто болтаю с мамочкой по телефону? сколько мне лет? И конечно, что у меня за имя?
— Имя у меня индийское, — отвечаю я.
— Оно прелестно, — произносит Джина, манера говорить у нее нерешительная, робкая. — Самое красивое имя из всех, какие я слышала. Словно имя богини…
Разговор продолжается, но я теряю нить.
— Ты понимаешь, что они говорят? — спрашивает Эммануэле.
— Я не все могу разобрать.
— Это потому, что здесь очень шумно, — тактично комментирует он.
Джина повторяет более отчетливо:
— Мы говорили о том, как начинаются книги. Лично мне нравится, когда роман начинается с обычной сцены, а потом постепенно всплывают подробности, одно связывается с другим, и ты понимаешь, что все это важно.
— Мне тоже это нравится, — охотно поддерживаю я. — Мне нравятся интересные сюжеты.
— Несколько часов в этой компании, и ты услышишь столько сюжетов, что не будешь знать, что с ними делать, — замечает Тициана.
Все это время продолжается трапеза. Крошечные порции одних блюд сменяются крошечными порциями других. Это не новомодные малокалорийные блюда и не изыски кулинарного искусства — просто маленькие порции. Да, все вкусно — но все то же самое. Лукреция готовит вкуснее, да и быстрее, кстати сказать.
Я объявила вначале, что у меня аллергия на алкоголь, и теперь спохватываюсь, что допиваю второй бокал просекко… а может, третий. Как это произошло?
Появляется капля горячего золотистого суфле, украшенного расплавленным черным шоколадом. На миг мы все благоговейно замолкаем. Разговор заходит о растительности на лице.
— Тебе нравятся усатые мужчины? — спрашивает меня Джина.
— Нет! — восклицаю я с широкой улыбкой. — Только гладкое!
Эммануэле полушутя дергает себя за густой ус.
— Когда он вернулся из Гватемалы, у него была длинная борода и усы, — говорит Джина.
— Ладно, в воскресенье сбрею и усы, — обещает Эммануэле под общий смех.
Мы пьем кофе.
— Ну что, не жалеешь, что мы выбрали рыбу? — спрашивают меня.
— Нет, это было великолепно. Вообще-то я очень люблю мясо, но сегодня еда была превосходна. Мне очень понравилось.
— Любишь мясо? Тогда вы единомышленники, Эммануэле тоже его обожает, — говорит Джина.
Все опять смеются. Мы с Эммануэле слишком смущены, чтобы смотреть друг на друга.
Я заметила, что Джина за весь вечер ничего не ела. Ее действия таковы: положить себе совсем чуточку и, закурив сигарету, передать блюдо дальше по кругу. Когда блюдо доходит до меня, я тоже беру немного, но Эммануэле говорит:
— Ты очень мало взяла. Бери больше! — Он спрашивает, обращаясь к самому себе: — Интересно, просекко еще осталось?
И я отвечаю: нет, кажется, нет, а потом замечаю бутылку в ведерке со льдом на другом конце стола.
— Ой, вон там. Я достану, — говорю я.
Привстаю, тянусь за бутылкой…
— Нет, нет, ты сиди, — говорит он и кладет свою руку поверх моей, удерживая меня на месте, — но не на ту руку, что ближе к нему: он полуобнимает меня и держит за левое предплечье.
Я могу довольно точно определить, что представляет собой человек, по его прикосновению. Прикосновение Эммануэле довольно приятно, но чуть отдает насилием. Твердое, уверенное, хотя и теплое пожатие — в нем все-таки явно ощущается агрессия, о которой, скорее всего, догадываются только его близкие. Еще один фактик в базу данных.
Я все же достаю просекко, при этом рукав моей рубашки слегка задирается.
— О, я вижу, у тебя тату, — замечает Эммануэле, разглядывая мою руку. — У меня никогда не возникало такого желания — сделать тату, но моя подруга попросила, чтобы я набросал для нее рисунок татуировки. Я набросал и отдал ей, но ей не понравилось.